Ткаченко М.

"...Игротехника противостоит социализации и всякому конформизму"

"Лагерь "Кипарисный"... называли артековской провинцией Начальник "Кипарисного" Владимир Торшин был скандальным для остального Артека новатором со своими идеями. Он был против "педагогической инструментовки", отменил обязательный для того времени конкурс бального танца. Последнее шокировало всех несказанно. Для Артека мы были инородным телом, потому что Артек видел в нас угрозу разрушения их ценностей и их традиций...

В 1988 году состоялся конкурс, где я была принята в игротехническую группу. Тогда в Артек приехала Галя Харитонова, которую я уже видела на игре "Концепция развития Артека". Конкурс организовал С.Попов, а Галя выступала в качестве руководителя группы. Вообще отобрать людей в конкурс было сложно: главную трудность составляло объяснить, куда именно тут отбирают...

...Проект "УТ" отвечает тем тезисам, которые везде маячат: "гражданское общество", "свобода слова", "посредничество между народом и властью". Мы можем в реальном времени связать народ с теми, кто принимает решения. Это может быть ресурсом на предвыборных кампаниях. "УТ" связывает страну: у людей, участвующих в "Уличном телевидении", возникает ощущение страны..."

Марина Козлова, а после замужества – Марина Ткаченко, – выпускница Школы игротехников ММАСС (Студия Г.Харитоновой, выпуск 1990 г.). Мы очень плотно работали вместе до 1991 г. в мероприятиях С.Попова. Потом Марина открыла в Ялте частный Педагогический колледж, потом переехала в Донецк, потом еще куда-то... В заграничной Украине ее следы потерялись.

Нашлись они благодаря украинским проектам Т.Сер­гейцева. Сейчас М.Ткаченко – главный редактор те­ле­компании «Уличное телевидение» («УТ»), которая базируется в Киеве*.


Марина* Ткаченко (М.Т.): По образованию я – «литературный работник», закончила Литературный институт им. Горького. Тогда я училась заочно на отделении поэзии, работала параллельно сначала в Артеке, а потом у Попова в Игротехнической школе (но все равно оставалась в Артеке).

Инт.: Как связаны все эти места и события?

М.Т.: Началось с того, что в седьмом классе я попала в Артек. Лагерь произвел на меня такое сильное впечатление, что по возвращении из Артека я твердо решила туда вернуться. Одновременно у меня была еще одна мечта – поступить учиться в Литературный институт. Две этих мечты находились в явном противоречии друг с другом, но меня это почему-то не смущало.

 Сразу после школы я пошла работать в молодежную газету «Комсомольский гарт» («Комсомольская за­кал­ка»). Это Чернигов, 1982 год. Взяли, потому что я им и раньше что-то пописывала. Мне, как самой молодой, давали всякие экстремальные задания: делать репортажи о посевных и уборочных в каких-нибудь забытых Богом и залитых дождями полесских селах. Зато я научилась писать быстро и по-украински.

И тогда же ко мне пришло понимание, что жур­на­листы не имеют своего предмета труда. Со­дер­жа­нием деятельности журналиста является оформ­ле­ние и способы предъявления какой-либо другой де­я­тельности. Журналист, по большому счету, сканирует информацию. Журналистов, способных интерпретировать, называют аналитиками, но их очень мало.

В результате моих занятий журналистикой у меня за год образовалась в голове помойка. Я знала массу различных вещей: как делают мороженое, как искусственно осеменяют скот... Но единственное, что мне было тогда действительно интересно, это то, как верстается газета. Версталась она старым способом, еще до-офсетным, на линотипах.

Инт.: Своим молодым коллегам на «Уличном телевидении» ты сейчас тоже в таком духе рассказываешь о журналистике?

М.Т.: Да. Потому что сотрудники «Уличного телевидения» – не журналисты. Они находятся сейчас приблизительно в таком же положении, в каком оказались первые игротехники, когда это не считалось профессией. Дело в том, что проект «УТ» – это совершенно экстравагантный проект, не имеющий никаких аналогов. Для сотрудников «УТ» нет целевой аудитории. Они работают в непредсказуемой ситуации, в то время как средством работы журналиста, в случае, если он хочет взять интервью, является готовый список вопросов, который надо задать, и четкое представление об ответах, которые возможно получить.

Такой способ самоорганизации не подходит для работы в нашем проекте. Мы при наборе в «УТ» вообще не рассматривали кандидатур журналистов. Ведущие «УТ» – не журналисты, они другие, поскольку у них есть средства работы с большими случайными аудиториями. Они могут собирать, структурировать и позиционировать большие массы людей. Они могут организовать дискуссию, выстроить в ней оппозицию, удерживать обычных, случайных людей в теме несколько часов.

 

Инт.: Я думаю, мы обсудим «УТ» подробнее дальше, а пока вернемся к личной истории.

М.Т.: Я продолжала думать о работе в Артеке и поступлении в Литинститут. Наконец, в том, что касается Артека, мне посоветовали обратиться а обком комсомола. Девочки из обкома сказали, что рады бы помочь, но Артеку в этом году не нужны вожатые из Чернигова, но зато нужны санитарки. Я моментально согласилась, слабо представляя себе, что это такое. Как потом выяснилось, санитарка – это уборщица плюс горничная. Надо было мыть полы и туалеты, возить белье в прачечную.

Работа была не чета журналистике – настоящая деятельность. Технологию мытья полов я освоила, хотя теперь из всех видов домашней работы я до судорог ненавижу именно это. Естественно, я хотела быть вожатой. Я приехала в Артек в ноябре, в день моего рождения. А школа вожатых (такие курсы интенсивные) начиналась с февраля и заканчивалась в мае. Ситуация была осложнена еще и тем, что тогда существовал жесткий образовательный ценз: из девушек брали тех, кто имел высшее образование, а у меня его тогда не было. Мне было 18 лет.

Но несмотря на все перипетии, о которых долго рассказывать, меня все-таки взяли. Это был 1984 год. Шел третий год моих попыток поступления в Литинститут. Я уже дважды отсылала свои стихи на творческий конкурс, но результат был неизменно отрицательный. Тогда я приехала в Москву, и моя черниговская приятельница Ритка Хемлин, которая училась в Литинституте на отделении художественного перевода, привела меня на семинар к своему мастеру Льву Озерову. Он мне понравился, я поняла, что я его не боюсь. Я подошла к нему и спросила: «Лев Адольфович, как мне поступить в Литинститут, черт побери?» Озеров объяснил мне, что в нашей пишущей стране на творческий конкурс валит дикий вал работ и прочитываются далеко не все. И сказал, что я могу дать ему свои тексты. Я оставила их, после чего получила его письмо с положительной рецензией и уведомление о том, что мои стихи вместе с его рецензией переданы в приемную комиссию. Вот и все. Я видела поэта Льва Озерова десять минут в своей жизни и поблагодарила только письменно. После в Литинституте я его не встречала, ушел, наверное. Он был уже в очень почтенном возрасте.

В 1984 году я приехала на установочную сессию. Это была заочная форма обучения, мне счастливым образом удалось совместить Артек и Литинститут. У нас был потрясающий курс. Это была просто всепоглощающая любовь всех ко всем. С некоторыми своими однокурсниками я общаюсь и переписываюсь до сих пор, это мои самые близкие друзья.

Инт.: И ты пишешь стихи? Никогда об этом не знал.

М.Т.: Я перестала писать стихи вообще – это один из эффектов игротехники. Зато стала писать прозу.

Инт.: А что случилось с стихами?

М.Т.: Стихи – это явление метафизическое: «оно» откуда-то «пишется». Но у меня в какой-то момент источник закрылся. Сейчас я даже срифмовать ничего не могу.

Инт.: Раз уж ты произнесла это слово, то – как ты попала в игротехнику?

М.Т.: На очередной сессии в Москве я узнала у кого-то из крымских знакомых, что в связи с выборами в Артеке нового начальника в лагерь съехались какие-то методологи и что там происходит нечто необычное. Слово «методолог» у меня ассоциировалось тогда со словом «методист», и я решила, что это что-то скучное (методистов в Артеке было 80 человек!). Вернувшись в лагерь, первое, что я почувствовала – это непонятное раздражение, поскольку каждый, кто встречал меня, считал своим долгом рассказать, что происходило во время по­сещения Артека методологами. В результате я во­обще перестала понимать, что там происходило.

То, о чем мне рассказывали, происходило весной 1987 г., а в самом начале лета в Артеке я случайным образом попала на оргдеятельностную игру. На установочный доклад, который делал Тимофей Сергейцев, я опоздала. Он говорил, указывая на доску с нарисованной на ней ортогональной проекцией и человечками. Понять ничего что-либо из того, что он говорил, я не смогла, хотя говорил он очень уверенно.

К концу установки участникам надо было разбиться на группы. Так я вместе с кем-то из методического отдела попала на игру по разработке содержания того, что должно было происходить в Артеке. (Следующая игра была уже по организации международных смен, и третья – по концепции развития Артека.) В первый же день я решила делать доклад. Точнее, решил, что я должна делать доклад, наш игротехник Олег Исаев. А я согласилась. Было очень страшно. Обсуждали доклад все участники, а в конце – Тимофей и Рифат Шайхутдинов. То, что сказал по поводу моего доклада Тимофей, я не поняла, а Рифат стал ссылаться на Выготского. Доклад касался различных схем самоорганизации детей, которые сами должны были бы разрабатывать содержание того, что с ними будет происходить в лагере.

Надо сказать, что методисты Артека тогда, на игре, восприняли идею реформирования жизни детей в лагере в основной своей массе очень негативно. В Артеке тогда проводили «мероприятия», пользуясь сценариями 50-х годов. Но дети должны были думать, что они сами все придумали, только что. Это называлось «метод педагогической инструментовки». Он выглядел для меня почти мистически: вожатый должен был работать с детьми так, чтобы они в результате обсуждений приходили к созданию сценария, уже давно существующего. То есть вожатый подводил к тому, что дети как будто сами порождали этот сценарий. Так, например, я своими глазами наблюдала, как дети писали стихи Роберта Рождественского. Титанический труд, но при этом редкий маразм. Планы и сетки смен не менялись годами.

Лагерь «Кипарисный» в этом смысле невыгодно отличался от других. Нас называли артековской провинцией Начальник «Кипарисного» Владимир Торшин был скандальным для остального Артека новатором со своими идеями. Он был против «педагогической инструментовки», отменил обязательный для того времени конкурс бального танца. Последнее шокировало всех несказанно. Для Артека мы были инородным телом, потому что Артек видел в нас угрозу разрушения их ценностей и их традиций.

Мне кажется, именно поэтому у С.В. Попова с Артеком практически ничего не получилось. С одной стороны, была очень сильная инертность в структурах самого Артека, с другой – инертность задавалась внешней ситуацией в стране. Кстати, до сих пор Артек остался таким же, каким был и тогда. Разве что путевки сейчас платные и доступны всем тем, кто может платить, а все свои программы, все игры там используют годов с 50-60-х вообще без адаптации. А тогда, в начале 90-х, маргиналы, – те, кто пытался что-то менять, – были вынуждены уйти из Артека.

Итог моей первой игры – произошло нечто неописуемое. После игры у меня возникло ощущение того, что даже окружающий ландшафт поменялся. И еще: там появились такие же «ушибленные» как и я. С ними мы подолгу обсуждали все, что происходило.

В 1988 году состоялся конкурс, где я была принята в игротехническую группу. Тогда в Артек приехала Галя Харитонова, которую я уже видела на игре «Концепция развития Артека». Конкурс организовал С.В.Попов, а Галя выступала в качестве руководителя группы. Вообще отобрать людей в конкурс было сложно: главную трудность составляло объяснить, куда именно тут отбирают. Все участники были рекрутированы из Артека. Внешних людей привлечь не удалось: сказалась специфика крымского берега, у молодежи там нет особых интеллектуальных интересов. В конкурсе участвовало около 20 человек.

Инт.: К чему готовили на конкурсе?

М.Т.: В идеологическом смысле – к «прогрессорству». По крайней мере, атакую аналогию пытались применить организаторы в период подготовки к конкурсу, когда размещались статьи в газетах, при­глашения к участию в конкурсе и т.д. Задавалась ориентация на работу в играх, но группа дол­жна была заниматься чем-то вроде программ развития Артека. Конкурс получился очень забавный, в нем участвовало мало конкурсантов и много организаторов: около десяти человек игротехников и око­ло десяти экспертов (например, Нифонт Долгопо­лов, Роман Сельцер). Было интересно и совсем несложно по сравнению с участием в предыдущих играх.

Инт.: Ты знала, что ты войдешь в эту группу, тебя воспринимали как своего человека?

М.Т.: С одной стороны, у меня было большее желание попасть в игротехническую группу, а с другой – пока длился конкурс, мне было все равно. Не знаю, как это объяснить. Поступили в группу четверо: я, Лариса Мацук, Валера Костин и Серик Абельдинов (где-то через полгода строгий Попов выгнал Абельдинова за расхлябанность).

Началась другая жизнь. Мы ездили на игры. В месяц в среднем две недели мы проводили на игре и две – в Артеке. Галя Харитонова ввела очень плотный семинарский режим, каждый из нас должен был определиться с собственной темой. Тему я выбрала случайно, наткнувшись в квартире Гали на семитомник Выготского. Потом я ее дооформила (или мне ее дооформили – уже не помню) и она зазвучала как «Понятие знака у Л.С.Выготского». (Сейчас бы эту тему я сформулировала иначе, потому что не было у него идеи знака, как выяснилось.) Тогда я много читала Выготского. Это насто­я­щая литература, элегантный слог, элегантные мыс­лительные схемы. Это производит сильное впе­чатление, но потрясает даже не это, а масштаб лич­ности Льва Семеновича. Этот масштаб на тебя прет сквозь текст.

Инт.: Что у тебя или в тебе осталось от этого периода с 1988 по 1995 гг.?

М.Т.: Во-первых, я ушла из Артека. Во-вторых, остался ряд интериоризированных способностей. Как результат обучения игротехнике у меня возникла способность к очень быстрому структурированию всего – масштаб не имеет значения. Вообще, объекты деятельности не были даны мне никогда, приходилось их создавать, придумывать.

Например, спустя пять лет мне нужно было работать завкафедрой образовательных технологий Донецкого открытого университета, но кафедры не было, и что такое образовательные технологии – никто не знал. Передо мной стояла задача придумать идеологию кафедры и объяснить всему университету, в чем ценность образовательных технологий. А еще восстановить нормативную базу, потому что несмотря на то, что это был университет, на тот момент у них не существовало никакой кафедральной документации. То есть с одной стороны, нужно было восстановить норму, с другой – придумать что-то новое.

Вместе с тем, многие из игротехнических способностей я утратила. Они быстро утрачиваются, ведь игротехника противостоит социализации и всякому конформизму. Когда начинаешь социализироваться, замечаешь, что техники проблематизации уже не берутся. Сначала ты их сознательно не используешь, в результате чего они со временем утрачиваются.

Инт.: Неужели нет никаких вариантов их сохранения?

М.Т.: Не знаю, не видела. В проектах, подобных «Уличному телевидению», господствует другая тенденция. Здесь ничего нельзя разоформлять, наоборот – все надо оформлять. Какая при этом может быть проблематизация? Поэтому дальше я работала уже в оформительском ключе. Мне надо было быть лояльной к очень многим вещам, поскольку к тому же я перешла в режим подготовки молодых людей.

Инт.: Как ты попала в «Уличное телевидение»?

М.Т.: Тут надо по порядку. В 1991 году мы с моим бывшим артековским начальником Владимиром Николаевичем Торшиным открыли в Ялте Крымский гуманитарный колледж. Этот проект рождался в недрах нашей игротехнической группы, долгое время жил в схемах, а кроме того, как-то совпало со всем этим то, что в союзном Министерстве образования (до 1991 года – союзном), была фе­деральная программа «Педагогический колледж в на­циональном образовательном регионе». А в мини­стерстве уже работал Виктор Александрович Бо­ло­тов, с которым мы встречались и работали на иг­рах. Наша игротехническая группа, профилированная как работающая со сферой образования и подготовки, подрядилась тогда думать над этим проектом. Но имелась в виду Нарва – как реализационная площадка. Потом – 1991 год, какая там Нарва? Решили делать Колледж в Крыму. То, что Украина и Россия очень скоро тоже станут разными странами, как-то в голову не пришло. А зря. Примерно по этому пункту через три года мы и не прошли аккредитацию в Крымском министерстве образования. Основным пунктом из всего перечня претензий было: «Что же у вас визит-профессора из России ездят?» И точно. К нам ездили Левинтов, Юля Никитина, Егор Никулин, Костя Кошкин… Вот господин Копылов тоже приезжал.

После того, как Колледж закрылся (это была большая драма и страшный стресс), я уехала в Донецк и начала работать в Донецком открытом университете, с которым у меня еще в бытность Колледжа был межвузовский договор и сложились дружеские отношения. Проработала там недолго – около года. Был короткий перерыв – рожала ребенка. Потом вернулась в Университет, но спустя некоторое время все там достало окончательно: несмотря на свой частный и экспериментальный статус, Университет обладал всеми пороками государственного вуза. Мой муж к тому времени работал дизайнером в большом рекламном агентстве. Он познакомил меня со своим шефом Пашей Рудофиловым, с Павлом Вячеславовичем. Тот спросил меня: «Что ты можешь делать?» Я сказала: «Ну, консалтинг. Управленческое консультирование.» Что-то я ему такое сказала. В некотором роде это было блефом, потому что я этим не занималась раньше – согласись, что профессиональная игротехника и управленческий консалтинг – это разные вещи. Но я была абсолютно уверена, что все, что я не знаю, я могу придумать. Изобрести.

Паша говорит: «Покажи, как ты это делаешь. Вот мне нужна концепция развития собственной фирмы. Сделаешь – открою для тебя консалтинговый отдел». Я согласилась. В результате были выделены ежедневных три часа для работы с персоналом агентства. Это было здорово, я поняла, что мне нужно было делать с ними и с собой, но главное – я смогла сформулировать задачу.

Задача заключалась в том, чтобы во-первых изменить масштабы производства, поскольку это была фирма, которая производила наружную рекламу, шелкотрафарет. Они могли делать больше. Во-вторых – нужно было увеличить спектр рекламных услуг. Как бы все просто. Но для того, чтобы освоить донецкий рекламный рынок, им нужно было менять свой масштаб, а для этого нужно было обсуждать эстетику городской среды, по сути, создавая себе ситуации возникновения новых и больших заказов. Чтобы заказчика загнать в нужное место, как шар в лузу. В итоге мы с сотрудниками агентства разработали концепцию. Причем она получилась гигантской (по амбициям). Только после этого руководство стало серьезно относится к теме комплексных рекламных кампаний.

Так я получила консалтинговый отдел, состоящий из меня и еще одного человека. Этим человеком был Максим Саченко, я сама его нашла, мне показалось, что он способен думать, хоть и психолог…... Мы провели несколько консалтинговых сессий с рядом заказчиков. Первым нашим заказчиком была фирма «Дорис» – один из первых интернет-провайдеров Донбасса. Их босс хотел странного. Он хотел создать информационную инфраструктуру региона. Вобщем, мы нашли друг друга. Где бы он еще в Донецке нашел придурков, способных всерьез обсуждать с ним это? Этот человек сейчас в Киеве занимается масштабным маркетингом в области интернет-телефонии, и вообще он большая умница. Дружим по сей день. Был еще один продвинутый заказчик – фармацев­тическая компания «Биа­кон». Им нужна была социально-психо­ло­ги­чес­кая диагностика коллектива, а также маркетинговая программа. Между прочим, режим проблематизации выдержали только вышеупомянутые заказчики. Остальные хотели, чтобы им принесли готовый продукт.

Так вот, я работала в рекламном агентстве, когда меня обнаружил С.И.Котельников. Он сообщил, что им нужен региональный игротехник в Донецке в проект, называемый «Уличное телевидение». Когда я приехала на встречу, мне сообщили, что меня давно уже искали, что мой телефон сообщил Левинтов, который к моменту моего приезда уже уехал в Америку. К моему отчаянью, мы с Левинтовым разминулись на несколько дней. Итак, я увидела Котельникова и ноев ковчег игротехников, надерганных отовсюду, откуда только можно. Считалось, что работа в «УТ» требует игротехнической квалификации. В этом есть доля правды. Там были Андрей и Таня Губановы из Ярославля, они участвовали в каких-то играх ГП, потом работали у Громыко. Был Искандер Валитов – «железный человек», перфекционист. Сообщив мне, что текст должен совершать действие, он внес неоценимый вклад в мое образование. Серьезно. Был Василий Звягинцев из Новосибирска. Чуть позже приехала наша Лариса Мацук.

Был Павел Малиновский, который проводил отборочные игры для кандидатов «УТ». Он создал изощренную систему отбора – «Диагностическая Игра Ведущих Организаторов», ДИВО. Эта игра была невероятно сложно устроена, по ходу ее писали тексты, занимались интерпретацией, в ней происходило наблюдение наблюдающего за наблюда­ю­щим. Мне было непонятно, почему он придумал именно это. Но надо признать, что игра приносила эффект, хотя многие мои коллеги-игротехники по «Уличному» и отказывались проводить игру Малиновского для отбора людей в регионах. У меня было противоречивое отношение к ней. В чем-то она упростила мне жизнь. С помощью ДИВО из тридцати человек можно было в течение дня отобрать шесть, и что удивительно – тех, кого нужно.

Кроме игры, подготовка велась в виде участия в семинаре. В Киеве Малиновский работал с очень «рыхлым» базисом, с молодыми людьми, второкурсниками, у которых еще не сформировались культурно-фундированные представления, которые можно было бы разоформлять. По сути дела, был создан целый квазиуниверситет квазиигротехников «Уличного телевидения». Был такой шумный киевский молодняк, больше ста человек. Сейчас из это­го киевского набора работает только одна девочка. Позже, летом 1999 г., было отобрано много народу в регионах – в Донецке, во Львове, в Одессе, в Дне­пропетровске и в Крыму. Тогда начинались президентские выборы 1999 года. Мы (взрослые иг­ро­техники) осваивали в Киеве технологию работы на площадке «УТ» (совершенно особый жанр), которую впоследствии должны были передавать новобран­цам во вверенных нам регионах. Уже на второй день пребывания в Киеве коллеги бесцеремонно вытолкали меня на площадку где-то возле метро Святошино вести тему «Какое государство нам нужно». После того, как я взяла микрофон и начала работать с людьми, я поняла, почему для это­го нужна игротехническая подготовка. Дело в том, что на площадке надо обязательно осуществлять проблематизацию, иначе ведущий от участника получает склеенный, неструктурированный текст.

Ведь в основном человек говорит не то, что сам думает, а то, что слышит об этом в СМИ, от знакомых, о чем говорит тусовка, окружение. Я пыталась сделать из говоримого мнение, тезис. При этом я просила, чтобы все, кто находились рядом, как-то к этому отнеслись. Вообще, я искала выступающему оппонентов. Получалась оппозиция. Площадка начинала структурироваться. Появлялись лю­ди, выступающие за тезис и за контртезис. Появлялась группа наблюдателей, и тех, кто не признавал ни мнение первых, ни вторых. Ценность данного метода в том, что в результате, как правило, возникает третья точка зрения, которая непротиворечиво снимает спор.

Эффект «УТ» можно проиллюстрировать ситуацией, которая разыгрывается на телемостах. Так, например, один из мостов был посвящен обсуждению русского и украинского языков. Львов с Донецком в течении двух часов ругались на эту тему. Первые называли вторых москалями, вторые первых – бендеровцами. В какой-то момент на площадке во Львове появились русские люди, на площадке в Донецке – говорящие на украинском. Постепенно участники начали искать компромисс. И в какой-то момент возник тезис о понимании. С ним, правда, сложно было работать, потому что люди воспринимали его, как идеологический призыв, как лозунг. Но в целом было весело.

То есть на мосту произошло следующее: в какой-то момент люди поняли, что проблема не состоит в определении статуса или приоритетности языка. А непримиримая оппозиция возникает, как правило, на материале социальных мифов. Когда человек формулирует тезис, он делает это на материале того, что у него есть, не глубже. Понимает, что дело в другом тот, кто более рефлексивен.

Особую роль при этом выполняет ведущий: он не должен работать по содержанию, не должен иметь своей позиции. Он должен быть посредником между участниками. Вместе с тем, он хозяин на площадке: может дать или не дать слово. Вообще игротехнические средства работы в их игровом смысле напрямую не переносимы на площадку. Площадку невозможно позиционировать с точки зрения деятельности, на ней можно только раздать социальные роли. Например, мы проводили мост о врачах, о позиции врачей по отношению к реформе здравоохранения. Во время эфира они могли говорить как врачи, но на самом деле они говорили как служащие, которым не доплачивают зарплату. Профессиональных вопросов они не обсуждали.

Или другой разворот: идея героя. Это обсуждалось на семинаре, который вели Левинтов и Котельников (я на нем не присутствовала, читала тексты). Говорилось так: в результате сессии на площадке должен появиться герой. Что герой мог противопоставить всем остальным? Позитивную социальную активность. Например, это проявлялось так: стоят люди, жалуются, что им не на что жить, что им не платят пенсию. Тут выходит женщина и говорит: «Я мать-одиночка с двумя детьми. Работаю в «Орифлейме», имею другие подработки. Считаю, что если захотеть, то всегда можно найти работу и прокормить детей. А вы только жалуетесь вместо того, чтобы работать». Но при этом она говорит не с профессиональной точки зрения.

Профессиональные проявления возможны, но избыточны. С ними не очень понятно, что делать. Сейчас у нас есть определенным образом тематизированая программа, которая называется «Линия жизни». В ней возможны темы профессионального самоопределения, мы можем в ее русле говорить о разных деятельностях. В том числе – новых. Например, как-то мы пытались сделать программу об МЧС, на которой участники рассказывали о своем профессиональном самоопределении, ценностях профессии. Но не в дискуссионных программах!

Инт.: О чем вы дискутируете сейчас, через два года после выборов? В чем разница между тогдашним проектом и нынешним?

М.Т.: После выборов проект не был свернут. Были лишь паузы. По-прежнему «Уличное телевидение» остается уникальной технологией в силу своей беспрецедентности. Это есть только здесь и больше нигде.

На Украине в областных городах – их двадцать пять – несколько раз в неделю на площадях разворачиваются мобильные станции «Уличного телевидения». Главный эффект, который достигается на этих площадках – выступление человека приобретает характер публичности. Экран нужен для того, чтобы высказывание услышали все.

Инт.: А если выступающий будет просто перед публикой, на трибуне, без экрана? В чем эффект экрана?

М.Т.: Выход на трибуну – это больший градус социальной ответственности. Но когда человек выс­тупает на экране, это удваивает ситуацию публи­чности. Он становится частью истории. Когда го­воришь в микрофон – ты себя еще и видишь, появляется объем.

Итак, центральный офис у нас в Киеве. Наш региональный менеджмент – это, в основном, ребята, которых мы тогда, в 1999 году набрали по конкурсу. Средний возраст наших региональных директоров – 22-25 лет. В каждом областном представительстве есть директор, как правило, он же ведущий, два инженера, один занимается спутниковой связью, а другой – оператор. И ведущие. У нас в представительстве есть профессиональные журналисты, поскольку Сеть УТВ – это еще и корреспондентская сеть, производящая собственную Ленту новостей и поставляющая оперативную информацию (съемки, прямые включения) в телевизионные выпуски новостей нашему основному медиа-партнеру – национальному телеканалу ICTV. Помнишь, в апреле в Германии были захвачены заложники и их везли на автомобиле через Польшу, Словакию, и только на Украине их освободили? Так вот, первые журналисты, которые сняли материал об освобождении – были наши ребята из города Ровно.

Проект «УТ» отвечает тем тезисам, тем плакатам, которые везде маячат: «гражданское общество», «свобода слова», «посредничество между народом и властью». Мы можем в реальном времени связать народ с теми, кто принимает решения. Это может быть ресурсом на предвыборных кампаниях. «УТ» связывает страну. Человек из Львова может поговорить с человеком из Донецка или Чернигова. Можно было бы провести специальное исследование на предмет того, возникает ли у людей, участвующих в «Уличном телевидении» ощущение страны, но кажется, это действительно так.

Сейчас у нас происходит перепроектирование передач и форматов. Старых уже нет. Новых еще нет. По сравнению же с 1999 годом мы стараемся ввести позицию зрителя – кроме позиций ведущего и участника.

Что такое зритель – телезритель, зритель в театре, в кино? Что может (должен) увидеть человек, смотря программу «УТ» по телевизору? Это очень сложный вопрос, зритель же не включен в происходящее. Там, где зритель, там и зрелище. Может быть, введение этой «третьей» позиции адепты «Уличного» воспримут как ересь. Но даже адепты знают, что качество прямого спутникового эфира, как его ни улучшай, отличается от телевизионного качества, и компенсировать это может только нечто яркое, какая-то драма человеческих страстей.

Инт.: Раньше элементом драматургии был процесс выборов?

М.Т.: Да. Но теперь-то мы существуем независимо от политических событий. Зато есть социальная жизнь.

Мы постоянно и по-разному пытаемся реализовать старую идею интерактивной публицистики. В таких эфирах в центре всегда стоит проблема. Там может быть политическая, социальная, социокультурная тематика. Но с проблемой мы по-прежнему работаем так себе, недостаточно мощно. Не доходим до жесткой ее постановки. Здесь надо продолжать изобретать способы. Как правило (и это не смешно), не хватает эфирного времени, чтобы проблематизацию произвести.

Далее, мы делаем программу, одной из задач которой является просвещение населения. Например, если бы МЧС постоянно говорила людям, как вести себя в экстремальных ситуациях, возможно жертв в случае чего было бы меньше. В связи с этим у нас есть программа «Зона риска». На ней обсуждаются различные трагикомические случаи, на площадке возникают герои, свидетели, жертвы. Например, девочка рассказывала, как заблудилась зимой в лесу и выжила, или – как человек застрял в лифте и что из этого вышло.

При этом мы не выполняем ничей заказ, мы делаем то, что интересно нам и нравится людям. Наши ребята осваивают жанр журналистского расследования. Например, в черновицкой области люди на протяжении нескольких лет пьют отравленную воду. Почему, спрашивается, если они знают об этом? Мы делаем программу, в ней участвует страна. Хочется сделать эфирный проект по поводу различных маразмов, в которых люди живут и не могут из них выбраться.

Вообще, в маленьких городах очень мало событий, которые приносят радость. Вокруг нашей машины в г. Нетишин, когда мы транслировали музыкальный фестиваль «Таврийские игры», собирался весь город, несколько тысяч человек ежедневно. Сейчас мы думаем о том, что сами можем делать большие фестивали. Почему нет?

Инт.: Как ваши ведущие достигали нужной квалификации?

М.Т.: У создателей «Уличного телевидения» была установка: осваивать регион. Вообще, в регионах работы очень много. Я даже просила директоров-ведущих региональных групп описывать свои экспедиции по региону: как живет регион, в чем его специфика. Они должны были проводить диагностику, делать региональный портрет, – чтобы понимать, где собираются какие ресурсы и где какие темы возникают. Это – для дискуссионных форматов по темам. При этом ведущие «стыкуют» участников и зрителей и разговаривают с ними вживую.

Инт.: А как устроена ваша подготовка?

М.Т.: После прохождения отбора люди выходили на площадки и обучались тому, чтобы собирать людей вокруг себя. Это совершенно новый, совершенно особый навык. Оставались в «Уличном телевидении» те, кто его осваивал быстрее. Кстати, если человек долго не работает на площадке – он теряет квалификацию ведущего. Если бы я сейчас вышла на площадку, мне нужно было бы «собирать» себя заново – как ведущего, я имею в виду.

Второй момент: постоянное написание рефлексивных отчетов. Раньше даже было так: человек работает на площадке, это записывается на видеокассету и него есть возможность посмотреть запись, после чего пишется отчет, дефектная ведомость.

Некоторое время – в самом начале – обсуждали средства работы пошагово, очень медленно. Например, около трех часов обсуждалось то, какие техники можно использовать для того, чтобы собрать людей на площадке. Ведь надо было не только привлечь людей, но и удержать их, увлечь. Обсуждали, что значит «проблематизация» на площадке, что значит интерпретация высказывания, как строить тезис и соответственно контртезис на любую тему.

Инт.: Так ты и за подготовку, и за обучение отвечаешь?

М.Т.: Главный редактор отвечает за содержание. За качество работы он отвечает также. Но из той прежней системы подготовки единственное, что у нас осталось – это семинар по понедельникам, где обсуждаются ближайшие планы и проводится тематическое планирование, обсуждаются техники работы. У нас есть свой внутренний сайт, там идут конференции. Но этого мало для поддержания квалификации и ее роста. Мы хотим в рабочем режиме проводить турниры ведущих – внутрикорпоративные, конечно, но очень принципиальные и статусные. Знаешь, «гамбургский счет» такой.

Инт.: Напоследок скажи пожалуйста: та «прогрессорская идеология», которая была на тебя «надета» в Школе игротехников – она получает свою подпитку в таком совершенно новом проекте, как «Уличное телевидение»? Доросло ли оно до социальной инновации, а ты – до прогрессора?  Даже сами прогрессоры не любят прогрессоров». Это правда. Прогрессорская идеология неизбежно изживается с возрастом. А потом, это же только образ. Первые сомнения в идее прогрессорства возникают уже на этапе занятия игротехникой.

Поэтому – я точно не прогрессор. И не хотела бы сейчас иметь собственный проект – разрабатывать его, обустраивать. Для этого нужен нечеловеческий героизм.

Я бы книжки писала.

Что касается «УТ» – оно останется не «после меня». Не я его создавала, не я им сейчас руковожу. У меня просто есть мой департамент, а проектом во всей его полноте занимается целая команда. Есть исполнительная дирекция, административная, ин­женерно-техническая, коммерческая. Боль­шое хо­зяйство. Есть генеральный продюсер, который все понимает. Такие дела.

Стало ли «УТ» социальной инновацией, станет ли – пока трудно сказать. Возможно, это вопрос исторической перспективы. А может быть, все сомнет какой-нибудь очередной технологический ры­вок, мир в очередной раз изменится и «УТ» будет казаться каким-то анахронизмом, как телевизор с водяной линзой. Но пока ничего подобного точно нигде больше нет.

С М.В.Ткаченко беседовал Г.Г.Копылов
(5 апреля 2002 г.)



* О проекте «Уличное телевидение» см. статью С. Котельникова в 27 выпуске альманаха «Кентавр» – Ред.