(о том, как злокозненный Вольтер целый мир погубил)
- Ваш брат Билл умер?
- Да, пожалуй что умер. Трудно сказать наверняка. Мы с покойником были близнецы. Нас перепутали в ванночке, когда нам было всего две недели отроду. И один из нас утонул. Но мы не знали, который. Одни думают, что Билл, а другие - что я.
- Просто неслыханно! А вы сами как думаете?
- Одному Богу известно. .. Но я вам раскрою одну тайну. У одного из нас была собая примета - большая родинка на левой руке. Это был я. Так вот, этот ребенок и утонул.
- Ну и прекрасно. В таком случае не вижу никакой загадки.
- Вы не видите, а я вижу. Во всяком случае, я не понимаю, как они могли до такой степени растеряться, что похоронили не того ребенка!"
Марк Твен "Разговор с интервьюером".
ВВЕДЕНИЕ
Современная философия и методология (естественной) науки уже не отождествляет научную картину мира (онтологию) с "истинной онтологией"; она отказалась от принципа кумулятивного накопления научного знания, заменив его представлением о борьбе научных программ, каждая из которых дает свой ответ об устройстве вселенной, - эти ответы несводимы друг к другу. Кроме того, развитые в последние десятилетия деятельностные теории (см., напр., [13]) размывают представления о единой объективной истине, утверждая позиционный принцип (знание, верное для одной деятельностной позиции, неверно для другой) и зависимость форм "взятия" объекта от культурно-исторически определенных форм мышления и деятельности. В данной работе мы защищаем еще более радикальный тезис: законы науки и ее онтологии верны только в (локальном) инженерном мире, который формируется именно для реализации этих законов. Таким образом, в принципе возможна ситуация сосуществования нескольких "параллельных" инженерных миров.
История натурфилософской мысли показывает, что это - не пустая фантазия; скорее, такую ситуацию должно отнести к нереализованным возможностям - не реализованным в результате вполне конкретных обстоятельств и действий.
НАУКА ФОРМИРУЕТ СВОЙ МИР
Итак, научная картина мира к истине не имеет отношения - она в определенном смысле случайна. И сразу же оговоримся: мы здесь не имеем в виду всякого рода конвенционалистские - договорные - трактовки отношения науки и истинности. Научная картина мира аналогична такому феномену, как язык.
Язык - не договорное образование. Волевым усилием изменить его невозможно. Он укоренен в культуре, имеет историю, предоставляет нам возможность говорить об объективном. И в то же время очевидно, что язык - случаен. Представить себе, что язык мог бы быть другим, ничего не стоит.
Для этого достаточно вспомнить, что языков много и что они разные. Они по-разному структурируют "объективное", по-разному объективируют его, придают ему всякий раз иную форму. Для англичанина мир устроен иначе, чем для русского (например, ему почти невозможно представить себе мышление как субстанцию).
Именно этот смысл мы вкладываем в утверждение, что картина мира, предлагаемая наукой, случайна. По-иному мог бы быть структурирован хаос явлений, школьники могли бы учить другие законы, на иных принципах могли бы быть основаны приборы.
Но здесь аналогия науки и языка заканчивается: отношение между миром и наукой обладает иным качеством, нежели отношение между миром и языком. Едва заметный в повседневной жизни активный (а не чисто отражающий) характер языка по отношению к миру сменяется, как только мы переходим к науке, экспансией и агрессией. (Чего стоит одно фундаментальное допущение, что и сформулированные, и еще не познанные законы природы верны везде и всегда, где угодно и в любое время!)
Мы уже обсуждали в нашей работе [7] активный характер отношения науки к миру: она его не познает, а, скорее, строит. У науки есть особые методы сначала теоретического конструирования, а затем инженерной реализации своих законов. Они описаны в методологии науки: это - мысленное и "реальное" экспериментирование, конструирование идеальных объектов, использование математической операторики, формирование технических дисциплин, в задачу которых входит обеспечение чистоты реализации законов в инженерных конструкциях.
То есть: наука случайна по отношению к "объективному миру", потому что формирует свой собственный мир, - скажем резко - не имеющий отношения к объективности; скажем более мягко - использующий последнюю как материал. И в этом мире действует эффект каждодневного подтверждения истинности научных онтологических конструкций - осуществляется своеобразная "реальная иллюзия".
Мы полагаем, что как раз в этом и состоит суть того изобретения, которое сделали Галилей и Гюйгенс и которая называется "современная наука": они научились инженерно реализовывать идеальные конструкции [12].
После этого краткого пояснения нашей позиции вернемся к аналогии с языком. Случайность языка (языков) проявляется в реальной многоязычности. Может быть, факт единственности естественнонаучной картины мира - такая же историческая случайность, как и само содержание этой картины?
(Мы говорим о единственности, а не о единстве. Второе означает согласованность картин мира, выработанных в разных научных предметах, а первое - наличие только одной верной картины мира в данном предмете.)
Нам кажется, что было бы небесполезно рассмотреть более внимательно реальный исторический процесс становления единой существующей сейчас науки (например, физики) не с точки зрения борьбы научных школ или взаимного вытеснения исследовательских программ (и то, и другое, безусловно, имело место), а с точки зрения удачного или неудачного формирования "физических миров". Чтобы начать этот анализ, необходимо обсудить используемое нами понятие мира.
ИНСТРУМЕНТАРИЙ И ЕГО ОНТОЛОГИЗАЦИЯ
Начнем это обсуждение издалека. Тремя строчками выше был упомянут "физический мир". В обыденном словоупотреблении это выражение употребляется как синоним "реального мира". Точно так же выражение "физически невозможно" синонимично "невозможно полностью". Тем не менее понятно, что эти словосочетания означают всего лишь: "мир, описанный наукой физикой" и "невозможно с точки зрения физики". Произошла трансформация значения.
И это отнюдь не единичные примеры.
"Химически чистое вещество" - это ведь не просто "очень чистое вещество", а "субстанция, являющаяся чистым веществом с точки зрения науки химии".
В конце статьи будет цитироваться "Трактат о системах" Кондильяка (1749). Так вот, автор имел в виду системы понятий, то, что получалось у разных философов в результате систематизации явлений - а вовсе не некоторые сложно устроенные объекты, как это привычно нам сейчас ("телевизор - сложная система").
На наших глазах перестают резать ухо выражения "плохая экология" (в смысле - плохое состояние окружающей среды), "слабая экономика" (не неразвитая экономическая наука, а негодное хозяйство), "такое-то психологическое состояние" (вместо: психическое).
То есть: имеет место процесс, в ходе которого неконтролируемо и стихийно придается реальность тем понятиям (и комплексам понятий - наукам), которые первоначально использовались лишь для описания явлений. Происходит онтологизация инструментария, реефикация логических конструкций (подробнее об этом для случая физических моделей см. в статье "Об онтологическом статусе моделей" книги [1]).
Важно нам это потому, что значение понятия "природы" тоже в свое время трансформировалось. Имея сначала, у греков, смысл одного из атрибутов любой вещи, а именно - тех ее свойств, которые проявляются в ней, взятой самой по себе (этот смысл сохранился в выражении "природа чего-либо") - последние 250 лет оно используется как синоним Вселенной или реальности (подробнее см. [14]). Впервые в значении, близком к современному, это понятие употребили картезианцы, схватывая в нем машино- и законосообразный аспект реальности, особую логику рассмотрения объективно существующего.
Точно так же, - то есть как логическая конструкция, - в этой работе используется понятие "мир" (здесь мы следуем за С.Поповым [10]).
Необходимость введения этого понятия, согласно [10], обусловлено двумя обстоятельствами. Во-первых, сложившейся ситуацией реального равноправия различных, несовместимых друг с другом онтологий (картин мира) - ситуацией "онтологической катастрофы" - что оборачивается для мышления парадоксом многих сущностей. Во-вторых, развитием инженерной (и, вообще, реализационной) деятельности, что позволяет современному человечеству реализовывать фактически любое умозрительное построение онтологического характера. Для мышления это означает парадокс конструируемых сущностей.
Понятие (локального) мира вводится как один из вариантов решения этих парадоксов: под миром понимается форма существования (реализации) определенной онтологической конструкции. Миры отличаются друг от друга "порядком вещей", специфическими формами "схватывания" и упорядочения хаоса явлений (подробнее см. [10]). Рассуждая о мире, мы должны различать: ядерную мировую схему, задающую порядок мира (например - представление о неизменных законах природы для мира естественных наук); частные онтологии, которые могут меняться; реализационные (инженерные) системы - материально реализующие онтологии; вещи мира (материального и идеального характера); структуры институциональной поддержки мира; рефлексивные структуры, "оправдывающие" существование мира (подробнее см. [7]).
Но, сказав сначала, что мир есть не более чем логическая конструкция, мы вынуждены уточнить наше утверждение: мир есть инженерно реализованная конструкция (или различить инженерный мир и чисто интеллигибельный мир). Границы реализации задаются онтологическими представлениями и мировой схемой ("наука есть сумма запретов" - то есть внутри естественнонаучного мира невозможно то-то и то-то). Поэтому, когда ниже мы будем говорить, например, о разрушении мира, то это будет означать и лишение определенных мировых схем логического статуса истинности, и отказ от вполне конкретной инженерной реализации определенных интеллектуальных конструкций, и переинтерпретацию уже существующих материальных реализаций.
Читатель предупрежден о сложностях понимания, и мы можем наконец-то приступить к анализу интереснейшей исторической ситуации.
"ДВА МИРА - ДВЕ СИСТЕМЫ"
"Француз, прибывающий в Лондон, замечает в философии, как и во всем прочем, сильные перемены. Он покинул заполненный мир, а прибыл в пустой; в Париже вселенную считают состоящей из вихрей тончайшей материи - в Лондоне не усматривают ничего подобного; у нас давление Луны вызывает морские приливы, у англичан же, наоборот, море тяготеет к Луне; дело доходит до того, что тогда, когда вы считаете, будто Луна должна вызвать прилив, эти господа считают, наоборот, что происходит отлив, и, к несчастью, это не подлежит проверке, ибо, чтобы внести в это дело ясность, необходимо исследовать Луну и моря с первого момента творения.
Вдобавок вам предстоит заметить, что Солнце, во Франции совсем не принимающееся при этом в расчет, здесь на одну четвертую часть принимает участие в деле; у ваших картезианцев все совершается путем импульса, абсолютно непостижимого; у г-на Ньютона действует притяжение, причина которого не более ясна; в Париже вы воображаете себе Землю в форме дыни, в Лондоне же она сплюснута с двух концов. Для картезианца свет разлит в воздухе, для ньютонианца он приходит за шесть с половиной минут от Солнца. Ваша химия манипулирует кислотами, щелочами и тонкой материей; у англичан даже в химии господствует притяжение.
Самая сущность вещей здесь совершенно меняется; вы не согласитесь ни со здешним определением души, ни с понятием о материи. Декарт уверяет, что душа идентична мысли, Локк столь же убедительно доказывает ему противоположное.
Декарт также уверяет, что одна только протяженность образует материю, Ньютон добавляет сюда и плотность. Ужасные крайности!" [2]
Так писал Вольтер в своих "Философских письмах" (письмо 14-е) в 1728 году, имея в виду 40-летнюю (к тому времени) полемику между двумя ведущими натурфилософскими школами. В конце концов, примерно к середине XVIII века, ньютонианцы победили, и их воззрения и составляют базис сегодняшней классической физики и физической картины мира.
Но если мы принимаем представление о мироформирующей - а не отражающей - функции науки, то мы можем попытаться понять блестящий, написанный ради красного словца пассаж Вольтера более буквально. Может быть, француз, приезжающий в Англию, действительно оказывался в другом мире? Может быть, победа ньютонианцев означала разрушение мира, строимого картезианцами во Франции (и близкими им последователями Лейбница в Германии)? И могла ли создаться ситуация сосущестования двух инженерно-научных миров - что в корне бы изменило сегодняшние расхожие взгляды на природу науки? Чтобы ответить на эти вопросы, рассмотрим первые шаги формирования науки нового времени и возникновение конкурирующих картин мироустройства.
ПРЕДЫСТОРИЯ
Натурфилософы 60-х годов XVII века были полны энтузиазма и с полным правом считали, что за новыми науками - будущее. Их великие предшественники оставили после себя богатейшее наследство:
Фрэнсис Бэкон (1561-1626) развернул Новый Органон, показав, что натурфилософия может и должна быть опытной наукой.
Галилео Галилей (1564-1642) в своих Диалогах (1632) предложил законы падения тел, использовав свой новый экспериментальный метод, включавший работу с идеальными объектами.
Рене Декарт (1596-1650) в работах 30-х годов описал свой метод, построил с его помощью три новых науки, а в работах "Мир, или Трактат о свете" (1634) и "Начала философии" (1644) развернул свою картину мира, во многом противостоящую Галилею, но и использующую его методологические идеи.
В актив безусловно входили также теории и наблюдения Коперника, Кеплера, У.Гильберта, и многих других.
Ученые теперь обладали:
- методом (в трех вариациях: методом опытного наблюдения, методом конструирования идеализаций с последующей экспериментальной реализацией и методом радикального сомнения);
- мировоззрением (гелиоцентрическая система, теория тонких вихрей Декарта, теория механического движения, машинообразное и законосообразное мироустройство);
Начала формироваться инженерия как способ реализации теоретических конструкций - ее образец дал Гюйгенс (1629-1695) в сочинениях "Часы" (1658) и "О движении маятника" (1673) (подробнее см. [11], с.143 и сл.)
Беспредедентная, немыслимая ранее свобода творчества (хотя и тут были свои ограничения) - прежде всего здесь сыграла роль атмосфера вольномыслия в парижских салонах в 1620-х годах (подробнее см. [3], с. 140 и сл.) и английская революция (1649), имевшая в том числе антикатолический характер - позволяла натурфилософам комбинировать части философских и теологических систем, превращая их в "позитивные рабочие идеи" в рамках научного мировоззрения, выдвигать гипотезы, вводить физические идеи в философские системы, поверяя одно другим.
Именно на этом подъеме, на желании продолжить дело великих предшественников возникли первые сообщества натурфилософов - академии наук. Правда, Академия Линчеи, членом которой состоял Галилей, была организована в 1603 году и активно работала в 1609-1630 гг., но она держалась только на одном человеке - князе Федерико Чези - и после его смерти в 1630 г. фактически прекратила работу. Учреждения же, существующие доныне, были основаны именно в тот период. В Англии Роберт Бойль в 1645 г. объединил "виртуозов" - славных мужей (в основном, конечно, картезианцев) - в "невидимый колледж", который завоевал огромный авторитет, был официально признан Яковом II Стюартом в 1660-62 гг. и преобразован в "Лондонское Королевское общество для развития знания" (ЛКО). Во Франции в 1666 г. министр Кольбер учредил и патронировал Академию точных наук (АН), в которой также объединились картезианцы. В Италии князь Леопольдо Медичи основал в 1657 г. Академию опытов ("дель чименто"). В уставах всех этих учреждений подчеркивался тезис о практической пользе развития новых наук (секретарь ЛКО Ольденбург утверждал, что ЛКО обеспечивает "шествие активной философии" - цит. по [6]). Энтузиасты-основатели полагали, что новые знания позволят изменить жизнь людей, сделать невиданные изобретения и открытия. Впрочем, еще Декарт писал: "... Можно будет достигнуть понятий, очень полезных в жизни ... найти практическую философию ... стать хозяевами и господами природы" ([4], с.109)
Возникновение первых научных журналов тоже связано с концом "эпохи великих". В 1648 умер Марен Мерсьенн, игравший роль "информационного центра" для всей тогдашней науки (сохранилась его переписка с 38 корреспондентами, среди которых - Декарт, Паскаль, Галилей, Ферма, Гассенди, Коменский, Гюйгенс). После этого его роль взяли на себя Ольденбург в Англии и Чирнгауз в Германии. Но появились и принципиально новые образования - журналы: в 1665 г. в Париже начинает выходить "Журнал ученых", а в Лондоне - "Философские записки". В 1682 г. в Лейпциге вышел первый номер "Трудов ученых", где опубликованы большинство научных трудов Лейбница. Тиражи этих трех журналов достигали 1000 экземпляров.
Началась популяризация новой науки. Так, Жак Рого, после смерти Декарта ставший признанным главой школы, в это время проводил публичные лекции с демонстрацией опытов, издал популярный учебник экспериментальной физики.
Резюмируем: 1660-е годы - годы энтузиазма, больших надежд и общественного признания. Отметим также активное организационное соперничество английских и французских ученых, как раз и явившееся следствием такого энтузиазма: успех был близок, надо было спешить.
А вот последующие сорок лет были для новой науки весьма непростыми. Ситуация в Англии и во Франции складывалась по-разному, но 1680-1700 годы, когда поколение организаторов-оптимистов сходило со сцены, принесли с собой если не упадок, то заметное отрезвление и понимание того, что легких успехов не будет. Познать природу, построить активную философию и защитить ее оказалось не так-то просто. И хотя нынешняя история науки и философии сообщает нам, что в те годы работало много великих ученых и перечисляет их впечатляющие достижения, отношение к ним современников было отнюдь не восхищенным. Я бы рискнул сказать, что в 1680-1685 гг. представители новой науки образовывали не более чем секту, работавшую в весьма тяжелой атмосфере. И это после того, как общественное признание было уже однажды получено! (До этого ученые и философы работали тихо и не выдвигали никаких активных программ.) В 1680-е годы пришлось расплачиваться по декартовским и галилеевским векселям. Это был первый кризис новой науки (несмотря на то, повторяю, что на эти годы приходится много замечательных работ - в том числе, именно тогда формулирует свою концепцию Ньютон).
В Англии дела были совсем плохи. В ЛКО первоначально было более 200 членов - к 1690 году осталось чуть больше ста (в 1750 году - уже 300). Резко сократилось финансирование и общественное доверие к новой науке (тем более что покровитель ЛКО Яков II в 1688 году был низложен). Участились нападки (в основном со стороны колледжей - т.е. образовательных учреждений): члены ЛКО не уважают древних авторов, тянут Англию к папизму (Стюартов поддерживала католическая Франция), дурно влияют на воспитание (в Англии Декарта считали атеистом), и вообще ЛКО бесполезно. Позже, в 1726 году Джонатан Свифт издаст "Путешествия Гулливера", где жестоко высмеет ЛКО - "Великую академию прожектеров"; а в "Сказке бочки" (1704) он утверждал, что место картезианцев - в сумасшедшем доме.
Во Франции в эти годы (1680-1700) ситуация была значительно лучше, хотя и там были несколько разочарованы новой наукой, не оправдавшей ожидания быстрой пользы; да и политические пертурбации сыграли свою роль. Картезианство всегда было подозрительно для правоверных католиков, и когда в конце 1660-х годов снова обострилась религиозная вражда и был отменен Нантский эдикт, преподавание учения Декарта в 1671 году было запрещено, а активно работающие ученые-протестанты вынуждены были покидать Францию (Гюйгенс, Папен, Ремер). Такая ситуация длилась до середины 80-х годов, когда конфессиальная напряженность спала и картезианство начало улучшать свои позиции.
Фонтанель, секретарь АН, в 1686 году издает книгу "Беседы о множественности миров", которая быстро стала популярной и сделала модной картезианскую вихревую космологию. Возрастало и общее влияние АН: специальным указом (конец 1680-х) на нее была возложена функция государственного арбитра всей научной и технической (инженерной) деятельности во Франции [6]. Картезианская доктрина развивалась и преподавалась в университетах. Картезианцы-академики, правда, почти не ставили экспериментов (они оставались адептами умозрительно-математического варианта Метода, а единственный среди них физик в современном смысле слова Жак Рого к этому времени уже умер), но зато они умело интерпретировали результаты наблюдений и экспериментов всех работающих в Европе ученых в пользу своей натурфилософии (этому способствовало прямо высказанное положение Декарта о том, что реально наблюдающиеся явления - ввиду неидеальности условий - просто-таки обязаны не совпадать со сконструированными законами природы).
Таким образом, ситуацию последнего десятилетия XVII века можно охарактеризовать так: картезианство начало институционализироваться, причем в основном во Франции (именно в эти годы возникла ситуация, сохраняющаяся и поныне: во Франции - в отличие от любой другой европейской страны - ученые входят в государственный истеблишмент). Оно постепенно формировало свой мир - как и завещал Декарт в "Трактате о свете", - уточняя свои положения, переинтерпретируя новые теории и факты, распространяясь на соседние области натурфилософии, становясь общепризнанным.
ЛКО же в Англии довольно быстро теряло свои позиции, Гук и Галлей, Бойль и Ньютон (член ЛКО с 1672 г.) работали в атмосфере равнодушия, травли и внутренних раздоров (так, доклад Ньютона 1672 года о природе цвета вызвал долгую полемику, инициированную Гуком, на которую Ньютон реагировал очень резко. Гук также настаивал на своем приоритете в открытии силы тяготения).
И влиятельные континентальные натурфилософы практически не заметили труд Ньютона "Математические начала натуральной философии" (1687).
Для них это была математическая астрономия, а не физика. Именно таким был отзыв Гюйгенса на "Начала": он писал, что притяжение друг к другу мелких частиц материи Ньютон не доказал. А ведь именно взаимодействие таких частиц определяют свойства газов и жидкостей, химических веществ и живых организмов, иными словами - практически все повседневные физические явления. Для Гюйгенса сила гравитации - астрономическая экзотика, как для нас - черные дыры или нейтронные звезды. Как же могло произойти, что эта экзотика стала составлять самый фундамент нашего мира?
МИР, КОТОРЫЙ МЫ ПОТЕРЯЛИ
Картезианская натурфилософия заключалась в следующих положениях (подробнее см. [3]):
Атрибут материи - протяженность: фактически, отождествлялась материя и пространство, а значит пустоты быть не может (здесь Декарт спорил с Галилеем).
Движение можно рассматривать только относительно, следовательно различия между движением и покоем нет. Действует - в современных терминах - закон инерции.
Бог постоянен в своем действии, а следовательно в отсутствие других тел тело сохраняет свой импульс (понятие, введенное именно Декартом).
Все наблюдаемые явления можно описать с помощью движения материи; теплота, свет, магнетизм и тяжесть обясняются с помощью введения "тонкой материи" и ее токов (флюидов), в том числе и вихревых. Поскольку эта материя "разлита" в пространстве (совпадает с ним), то, например, свет распространяется мгновенно.
Поскольку пространство заполнено материей, то взаимодействие тел происходит либо путем соударения, либо путем передачи воздействия через материю-посредник (принцип близкодействия).
Так, тяжесть объясняется Декартом тем, что любое тело находится внутри вихря тонкой материи. Соседствующие же вихри прижимают данный вихрь к телу - и вместе с ним прижимаются и попавшие в вихрь тела (посмотрите, как чаинки при помешивании чая собираются в центре чашки!). Тем самым вес становился свойством пространства, а не тела.
На наш сегодняшний взгляд, этот онтологический комплекс вполне конкурентоспособен. Он давал прекрасную возможность развивать гидро- и газодинамику, волновую оптику, теорию электромагнетизма, акустику. Так оно, собственно, и произошло в реальной истории. (Правда, при этом онтология распалась на частные онтологемы, пригодные для построения одного предмета. Ньютонианство перетащило на свое строительство кирпичи с соседнего брошенного здания.) Положения волновой оптики были сформулированы Гюйгенсом в 1690 году; без представления о флюидах невозможно представить себе развитие учения о теплоте (флюид-флогистон), об электричестве ("ток") и об электромагнетизме (не понятый современниками Максвелл в 1840-х гг. вывел свои уравнения как уравнения движения электрической и магнитной жидкости), о химических превращениях (это все уже XVIII век).
Более того (это уже область фантазий, но отнюдь не беспочвенных): на основе картезианских представлений естественным было бы ввести понятие поля до понятия силы и значительно раньше, чем это случилось в реальной истории, сконструировать генератор электромагнитных излучений. Слыша тезис о том, что вес есть свойство пространства, наш современник неизбежно вспомнит общую теорию относительности. Онтология Декарта противоречила атомизму? - но мы сейчас прекрасно знаем, что атомы не есть твердые шарики Дальтона; почему бы не представлять их какими-нибудь кольцевыми вихрями или пакетом волн вероятности (см. любой курс квантовой механики)?
Таким образом, мы полагаем, что никакого "внутреннего порока", препятствующего тому, чтобы эта натурфилософия легла бы в основу физики - конечно, иной, чем наша нынешняя, - у картезианства нет. Только ряд вполне конкретных исторических обстоятельств помешали сформироваться миру, всюду и без просветов заполненному материей, находящейся в непрерывном вихреобразном движении.
(Замечание в сторону. Такой мир представить себе достаточно легко - по сравнению с миром, который мог бы быть выстроен, если бы в качестве первого принципа был положен принцип, сформулированный Пьером Ферма в те же самые достославные 1660-е годы. Изучая преломление и отражение света, он вывел следующее правило: свет распространяется из одной точки до другой так, чтобы время его прохождения было наименьшим (лет через сто в механике был сформулирован аналогичный принцип "наименьшего действия", так что это отнюдь не частный случай). Но, разумеется, признать не законосообразное, а "выбирающее", "целенаправленное" поведение природных тел в рамках картезианской онтологии было невозможно. (В результате эти принципы сегодня остаются на периферии физики, обладая статусом исчисления или математического аппарата, удобного при решении определенного класса задач). А если бы именно такого рода принцип был положен в основу натурфилософии - то какую физику мы учили бы в школе? В ней бы не было понятий природы, закона природы, механизма. А сформированный в результате физический мир и соответствующую инженерию мог бы описать только какой-нибудь Роберт Шекли, но не я.)
НЬЮТОН, ГОРДОСТЬ НАЦИИ
"Начала" Ньютона вышли при его жизни тремя изданиями: в 1687, 1713 и в 1726 годах. Его "Оптика" - в 1704 году. В противовес Декарту Ньютон утверждал следующее:
Атрибут материи - тяжесть, масса, а не протяженность. Пространство и материя - разные вещи, тела находятся в абсолютном и пустом пространстве. Все тела притягиваются друг к другу. Сила тяготения действует мгновенно и при любом расстоянии между телами (принцип дальнодействия). "Причину этих свойств силы тяготения я до сих пор не мог вывести из явлений, гипотез же я не измышляю... Гипотезам не место в экспериментальной философии". (Впрочем, до конца жизни Ньютон искал причину тяготения; один из его ответов гласил, что так проявляет себя вездесущие Божие. Декарту было важно постоянство действия Бога во времени, Ньютону - Его равномерное присутствие в пространстве.) Свет, по Ньютону - поток частиц, имеющих определенную скорость (она уже была измерена в 1675 году Ремером) и испытывающих периодические "приступы предрасположения (vices)" к отражению или преломлению (так он объяснил открытые им явления, связанные для нас сейчас с волновой природой света - "кольца Ньютона" и др.).
Ньютон противопоставил свою "физику принципов" декартовской "физике гипотез", введя собственные методологические посылки (в частности, принцип индукции). П.Гайденко отмечает [3], что ньютоновская индуктивная экспериментальная философия, ньютоновское же представление о пустом пространстве как о "чувствилище Бога" (органе его чувства, Sensorium Dei) и одновременно как об Его эффекторе (тяготение и есть оказываемое Им действие), и локковский эмпиризм с его представлением о душе как о tabula rasa - представляют собой единый мировоззренческий комплекс (мировую схему). Действительно, если Бог проявляет Свое присутствие не через душу (врожденные идеи отсутствуют, tabula rasa), а через пространство, вызывая определенные физические эффекты и определяя законы природы, то бесполезно добиваться ясности и отчетливости своих представлений о мире - необходимо проделать реальный (ни в коем случае не мысленный!) эксперимент, обнаружить эффект и индуктивно сформулировать общий закон. Из предыдущего изложения ясно, что эта мировая схема - насквозь антикартезианская.
А поскольку протестанты-англичане всегда подозревали картезианство (как философско-религиозное учение) в еретичности (новые религии всегда агрессивнее и фанатичнее учений с солидным стажем), появление учения Ньютона было в Англии воспринято с энтузиазмом (сопротивление ему как инновации было незначительным, а распространение очень быстрым). Ньютон стал президентом ЛКО (1703), получил рыцарский сан, был избран в парламент, а после смерти в 1727 году был похоронен в Вестминстерском аббатстве. Он стал символом новой Англии. И если до "Начал" картезианство принималось скрепя сердце, от безысходности - как же жить без картины природы, пусть даже сомнительной и построенной на чуждых философских предпосылках! - то теперь произошел окончательный разрыв. Так, Котс писал в предисловии ко 2-му изданию "Начал": "[Картезианцев] надо причислять к отребью того нечестивого стада, которые думают, что мир управляется роком, а не провидением, и что материя ... бесконечна и вечна".
Мы полагаем, что столь быстрое распространение ньютоновской натурфилософии вызвано той комплексностью его посылок и выводов, о которой было упомянуто выше. Ньютонианство замкнуло в себе: онтологический аспект теологии, механическое устройство природы (ставшее к тому времени очевидным для всех), этику и антропологию, и - инженерию (через требование реального экспериментирования). И следовательно, термин "мировая схема", которым мы выше характеризовали ньютонианство, должен быть понят в точном смысле: оно было воспринято как мирообразующее учение. Принятие его означало установление базы для формирования полноценного и институционально-замкнутого инженерного мира. (Собственно, почти в нем-то мы и обитаем.)
Словом, двадцатилетний период безразличия и насмешек завершился для новой науки в Англии триумфом: созданием конкурентоспособной, отвечавшей духу нации мировой схемы. Мы полагаем, что мирообразующий потенциал ньютонианства был даже выше, чем у картезианской доктрины.
Такой потенциал прямо зависит от онтолого-этических обоснований необходимости инженерии (как активной силы, расширяющей границы мира), а эти обоснования в ньютонианстве были мощнее: в наибольшей степени обнажают присутствие и замысел Бога как раз экспериментально-инженерные действия человека. С картезианской же точки зрения эксперимент не относится к мироформирующим проявлениям активности человека (ведь реальное поведение тел невыводимо из идеального и наоборот).
(У картезианцев формированием мира могла бы заниматься, если можно так выразиться, "инженерия души (разума)". Попробуем пофантазировать: представим себе, что удалось бы перевести в технику метод радикального сомнения и удаления из сознания всех туманных идей, превратив его в транслируемую (преподаваемую) технику достижения ясного и отчетливого видения. Картезианский мир начал бы тогда формироваться благодаря развитию понимания и интерпретации явлений, а не экспериментальной инженерии. При таком повороте исторических событий гуманитарные дисциплины начали бы создаваться веком раньше. Впрочем, мы уже отмечали выше, что картезианцы обращали на пользу своей доктрины любое научное достижение Европы - и именно благодаря интерпретациям. Так что, в общем, это никакая не фантазия.)
ЭПОХА ДВУХ МИРОВ
Итак, мы сейчас рассматриваем примерно тридцати- или сорокалетний период (конец XVII века - 1730 год), когда шло строительство двух параллельных и пока сосуществующих мира. Их становление происходило в обстановке яростной полемики (мы уже приводили выдержку из Котса). Она шла по многим пунктам, и хорошо проанализирована в трудах по истории натурфилософии (см., напр., [3]). Мы остановимся здесь лишь на некоторых моментах, связанных с нашей темой возможного сосуществования инженерных миров.
Большое место в этой борьбе занимала проблема скрытых качеств. Противники обвиняли друг друга, собственно, в одном и том же: в том, что в картину мира контрабандой проносятся непонятные, неощущаемые сущности (вихри тонкой материи - или сила гравитации). Это в то время было серьезным идеологическим обвинением; доказанный тезис подобного рода влек за собой гражданскую смерть системы. Для нас это свидетельство того, что, во-первых, обе стороны представляли собой действительно несовместные системы миров (а не просто две теории): у них были разные очевидности о природе, о человеке, о Боге - обо всем). Во-вторых, борьба шла именно на уничтожение иного мира, поскольку противники били друг друга по точкам мировых оснований, по тем самым очевидностям. Устранение онтологических оснований мира вело бы к его разрушению (а позитивные результаты можно было потом использовать).
С чисто физико-математической точки зрения эта полемика вела, разумеется, к уточнению многих положений, к формулировке более зрелых выводов и теорий. Так, Ньютон открывает свои "Начала" следующим опровержением теории Декарта: если предположить, что планеты действительно движутся под влиянием солнечного вихря, то зависимость периода обращения планеты от ее расстояния от Солнца не будет совпадать с наблюдаемой (с третьим законом Кеплера). Этот вызов картезианцы приняли, и за последующие 30 лет появился ряд попыток согласовать представление о вихревом движении с законом Кеплера (Вильмо, Мальбранш, Сольмон, Прива де Мольер).
При этом, с одной стороны, развивались методы расчетов вращения и движения жидкостей, обсуждалось понятие вязкости и т.п., ставились эксперименты в разных постановках; с другой - модифицировалась сама теория вихрей (самая серьезная попытка такого рода принадлежит Мальбраншу - т.н. "теория малых вихрей", 1712 г.). Ньютонианцам же пришлось отвечать на такого рода неудобные для них вопросы: почему все планеты движутся вокруг Солнца в одну сторону? доказана ли сплющенность Земли у полюсов? как принцип тяготения может быть применен к химии? (см. [9]).
Словом, эти тридцать лет не прошли даром ни для одной из доктрин, и если считать их научными программами в смысле Лакатоса [8], то в то время ни одну из них невозможно было отнести к регрессивной (то есть "защищающейся"). Это была действительно редчайшая ситуация параллельного существования двух физических миров.
Впрочем, сама полемика, ведущаяся через пролив, ее накал, свидетельствует о том, что в те времена не было ни малейших предпосылок для устойчивости такой ситуации. Представления о том, что истина является таковой лишь внутри своего собственного мира, что она определена позиционно, что вопрос об истинности при развитой инженерии вообще не важен - все они возникли, и, главное, могли возникнуть, только в XX веке. В начале же XVIII века могла существовать только одна истина, все остальное было заблуждением. Отсюда - накал войны миров, войны только до победы, до утверждения истинной истинности.
И еще одно обстоятельство: в самых глубоких основаниях обеих доктрин лежало одно и то же представление: о механическом и законосообразном устройстве Вселенной (см. выше о принципе Ферма). Важно здесь то, что "закон природы" понимался как то, что верно везде и всегда. Регионы - предметные, тематические, пространственные - в которых законов нет (или они другие), рассматривались исключительно как зоны экспансии, как зоны, где законов пока нет. (Такая ситуация сохраняется и сегодня: представление о вездесущих законах природы не ставит никаких внутренних пределов распространению научно-инженерного мира, что при отсутствии внешнего сопротивления приводит к безудежному техно-сциентизму.) И миры Ньютона и картезианцев были взаимно-агрессивны благодаря еще и этому обстоятельству.
А впрочем... чем черт не шутит?.. может быть, подержись подольше, хотя бы еще одно поколение, это состояние сосуществования - и оно бы стало привычным, культуросообразным, необходимым? Множественность миров была бы реализована инженерно, и философам осталось бы с этим примириться (тем более, и традиция такая есть, тот же Джордано Бруно). А что до предыдущего нашего тезиса о неизбывной агрессивности науки - так, может быть, он фактуально верен только потому, что наука в результате исторической случайности осталась единственной? А если бы сосуществование продлилось, то и взаимные нападки бы прекратились - как в конце концов закончились религиозные войны. (Ведь религиям пришлось пережить ситуацию собственной неединственности и смириться с нею. Единственная мировая религия действовала бы столь же напористо, как двести лет действует единственная мировая наука).
Но это все предположения. Тридцатипятилетняя ситуация сосуществования была очевидно неустойчивой, а потому достаточно было небольшого усилия, чтобы сдвинуть ее в ту или иную сторону. Это усилие и сделал Вольтер.
"ФИЛОСОФСКИЕ ПИСЬМА": УБИЙСТВЕННЫЙ СМЕХ
Вольтер в 1726 году был выслан из Франции и три года провел в Англии. Над "Философскими письмами" он начал работать еще в изгнании в 1728 г., а закончил их на родине, в 1732 г. В 1733 г. они вышли в Лондоне под названием "Письма об англичанах", а в 1734 г. - во Франции, анонимно. Французская судебная палата немедленно осудила книгу на сожжение как "соблазнительную, противную религии, добрым нравам и почтению к властям" (цит. по [2]). Вольтер бежал в Голландию. В том же году вышло еще три издания "Писем", а всего прижизненных изданий было 16.
В первую очередь эта книга проанглийская и антифранцузская (сейчас ее именуют антифеодальной и приготовляющей революцию, но для современников она была именно антифранцузской). Каждое письмо (всего их 24) посвящено сопоставлению какой-то одной стороны жизни в Англии и Франции (или просто восхищенному описанию того, как это происходит в Англии): религиозной терпимости в Англии и нетерпимости во Франции, английскому парламенту, правительству, торговле, оспопрививанию, философии Бэкона и Локка, Декарту и Ньютону - подробно излагаются все стороны его натурфилософии, - театральной жизни и литературе, академиям. Словом, не пропущена ни одна сторона жизни общества. Критика ведется комплексно, по всем направлениям.
Письма построены очень интересно: первый пассаж в них, как правило, восхваляет ситуацию во Франции. Зато в последующих выясняется, что в Англии все значительно лучше, и первую строфу надо понимать иронически (или просто как прямую насмешку). Так, письмо 23 "Об уважении, которое нам надлежит указывать образованным людям" начинается так: "Ни в Англии, ни в какой-либо иной стране мира нет институтов, созданных, как во Франции, во имя процветания изящных искусств... Лишь в одной Франции существуют поощрительные мероприятия в пользу астрономии... математики, медицины,... живописи... Людовик XIV обессмертил себя этими учреждениями..." . Но уже в следующем абзаце читаем: "Правда, заслуги получают в Англии иное вознаграждение, делающее б(льшую честь нации: уважение, питаемое народом Англии к талантам, столь велико, что человек заслуженный всегда завоевывает себе там положение." И так далее: Ньютон был интендантом Монетного двора и похоронен в Вестминстерском аббатстве; там же похоронена м-ль Олдфилд, знаменитая комедийная актриса - а "мы выбросили на свалку м-ль Лекуврер" (согласно католическому правилу).
Или еще: письмо 24 "Об академиях" начинается с того, что ЛКО древнее АН во Франции, а, следовательно, не так хорошо организована. Годы основания этих двух академий - 1662 и 1666, поэтому Вольтер всего-навсего передергивает. "ЛКО недостает двух вещей: вознаграждений и правил... Тот в Англии, кто говорит: Я люблю искусства и желает стать членом общества, немедленно им становится. Во Франции, чтобы стать членом и пенсионером академии, надо быть ученым и уметь оспаривать место у своих соперников. ... Поскольку в ЛКО мало порядка и нет никаких поощрений, а Парижское поставлено совсем на иную ногу, ... труды нашей Академии превосходят труды английских коллег: дисциплинированные и хорошо оплачиваемые солдаты должны в конце концов одолеть волонтеров. Правда, ЛКО имело Ньютона, ... но такой гений, как он... принадлежал всем академиям Европы."
Ирония, передержки, намеки... Прекрасная журналистская работа! И далее про картезианскую АН: "Самые полезные открытия делаются в самые варварские века; по-видимому, на долю самых просвещенных времен и наиболее ученых сообществ остаются рассуждения по поводу того, что было изобретено невеждами... Человек, владеющий четырьмя правилами арифметики и здравым смыслом становится великим негоциантом, а какой-нибудь алгебраист проводит всю свою жизнь в поисках отношений между числами... причем пользы от этого нет никакой."
Мы полагаем, что приведенных примеров достаточно, чтобы почувствовать стиль этой книги. Литературный блеск плюс мастерство иронии и издевки в глаза. Контролируемая смена позиции: автор то рационалист и философ (когда речь идет о Локке и Ньютоне), то неуч, не видящий никакой пользы от наук (когда речь о картезианцах). Отнюдь не математик: ничего не стоит заявить, что сила притяжения убывает как куб расстояния (да какая разница!). И за всем этим - ущемленное достоинство образованного человека, вынужденного в родной стране подчиняться титулованным невеждам и фарисеям.
Французские читатели набросились на "Письма" с жадностью. Книга была запрещена, книга блистала остроумием - этого было достаточно. Картезианство мгновенно оказалось смешным и устарелым. Вдруг выяснилось, что оно всем надоело. Модным стал Ньютон.
(Вот еще один пример журналистских приемов Вольтера (см. [9]). В книге "Основы философии Ньютона" (1740) Вольтер сначала дискредитирует оптику Декарта, а потом мимоходом, как о деле решенном, столь же уничижительно говорит о его механике. Но дело здесь в том, что слабость оптики Декарта была понятна уже многим. Вольтер, тем самым, замазывает трудную аргументацию более легкой.)
Итак, модным стал - Ньютон. Мы полагаем, что ключевым словом для объяснения этого эффекта является слово "зрелость". Зрелое, развитое, пресыщенное французское общество не боялось чуждых заморских идей, наоборот, оно жадно глотало всякую новинку (кстати говоря, благодаря тому же механизму стала в свое время популярной сначала философия Декарта - 1640-е годы, а потом его космология - 1686 г.; более поздний пример того же рода - история постановки на сцене разрушительных по воздействию пьес Бомарше). В то же время во Франции не существовало структур локализации и демпфирования "вещей иного мира" (в данном случае - ньютонианства), ненароком попадающих в страну. Сыграла свою роль и слабость, неразвитость инженерных структур реализации картезианства. Словом, Ньютон в глазах общества победил.
Этому способствовало еще два обстоятельства. Во-первых, Вольтеру удалось сделать так, что картезианство и картезианская АН начали ассоциироваться в глазах общества с критикуемыми атрибутами французского государства: королевским произволом, религиозно-идеологической системой, цензурой и пр.
Во-вторых, именно в работах Вольтера начали отрабатываться важнейшие для новой истории представления о едином историческом прогрессе и о том, что общества и государства могут быть более и менее прогрессивными. Англия прогрессивнее Франции. Зачем же французам держаться за устаревшую и бесполезную картину мира?
Так что уже в 1751 г. Даламбер ностальгически писал: "Тогда, кроме вихрей, ставших ныне почти смешными, нельзя было придумать ничего лучшего".
УГАСАНИЕ
А ведь предупреждал секретарь АН Фонтанель после смерти Ньютона, в 1727 г.: "Надо осторожно использовать термин 'тяготение', чтобы к нему не привыкли. Надо быть настороже, чтобы не приписать этому термину какой-либо реальности". Он пугал: "<Если принять ньютонианство>, то вся Вселенная окажется сплошной пустотой". Он призывал ученых к активной работе: "Если падет теория вихрей, то придется принять тяготение, в котором есть большие трудности, хотя и внешние преимущества".
И не только призывал: со второго десятилетия XVIII в. французская АН начала проводить всеевропейские конкурсы на лучшие работы по объявленным темам (1720 - "Природа движения и его передача", 1726 - "Упругий удар", 1728 - "Физическая причина тяжести" и т. д.). До середины тридцатых годов во всех этих конкурсах побеждали работы, написанные с картезианских позиций.
Так, в 1733 году Прива де Мольер предложил кардинальное улучшение космологической теории вихрей, введя отталкивание планет от внешних вихрей (математически почти равнозначно тяготению). Фонтанель писал: "Мольер сохраняет ... теорию Ньютона, делая ее менее ньютонианской, очищая от тяготения и перенося в наполненное пространство".
Но уже в конкурсе 1740 г. ("Причина приливов") победа была присуждена трем ньютонианским работам (Эйлер, Д. Бернулли, Маклорен) и одной картезианской.
В 1741 г. уходит в отставку Фонтанель.
Итак, в конце тридцатых годов картезианство уже только защищается. А это - почти поражение, потому что АН фактически приняла методологические правила своих соперников (эксперимент плюс индукция), отправив в отставку собственный метод (интерпертацию через ясное умозрение). Согласие с тем, что возможен решающий эксперимент, отказ заранее от его последующей иной интерпретации - было концом картезианства.
Такой эксперимент был проведен в 1735-1744 гг. Он касался точного определения формы Земли. Классическая теория Декарта предсказывала, что Земля сплющена у экватора ("дыня"), ньютоновская - что она сплющена у полюсов ("тыква"). Для выбора одной из двух возможностей достаточно было измерить длину одного градуса меридиана вблизи полюса и вблизи экватора и сравнить их. Предыдушие измерения вроде бы доказывали правоту Декарта, но для устранения всяких сомнений АН в 1735 г. послала две экспедиции - одну в Лапландию, другую в Центральную Америку. Результаты, доложенные в 1744 году, уже никем не интерпретировались по-картезиански - французская Земля-дыня окончательно перестала существовать.
(Кстати: мало кто знает, что в наши дни и в нашей стране Земля в очередной раз меняет форму. Связано это с тем, что в основе любой национальной геодезической системы лежит вполне конкретный эллипсоид, который модельным образом описывает реальную форму Земли. В советской геодезии в этом качестве используется т.н. эллипсоид Красовского, с которым, таким образом, связаны все координаты, карты и геодезические измерения, вся геодезическая сеть. В последние же годы получают все большее распространение западные портативные координатометры, позволяющие получить сигнал от специальных спутников и мгновенно высветить свои координаты. Так вот, это будут уже координаты, относящиеся к Земле с иной формой: американская геодезическая служба использует отнюдь не эллипсоид Красовского.)
ПОСЛЕДСТВИЯ
Вольтер пропагандировал ньютоновско-локковский комплекс идей. Но его ньютонианство отнюдь не совпадало со взглядами самого Ньютона. Как известно, Энгельс поставил на ноги гегелевскую диалектику; Вольтер сделал примерно то же. Теологические предпосылки его мало интересовали. Ньютоновская метафизика начиналась для него с пустого абсолютного пространства, вмещающего тяготеющие тела. И для Вольтера это - светлая истина, твердо установленный факт, типичное "хорошо известно, что...".
Следовательно, можно, не обращая внимания на весь комплекс условий, в которых сформировалась эта доктрина, переносить ее "из мира в мир" и свободно встраивать в иную философию, иную общественную жизнь, иную науку. И это было очень важное убеждение. Не думаю, что Вольтер применил такой прием сознательно, но, как выяснилось по последствиям, у него получился необычайно эффективный инструмент разрушения мира.
Дело в том, что в каждой "вещи мира" - будь то идея (онтологема, метод, критерий и т.д.) или материальная вещь - "запечатана" мировая схема данного мира (конечно, в той или иной "пропорции"). Нет вещей, абсолютно безразличных к миру, где они были созданы или освоены. (Если мы принимаем деятельностный подход, согласно которому вешь есть "инбытие", "сгусток" деятельности, то этот тезис вполне очевиден.) Таким образом, перенос вещи из мира в мир является делом небезобидным, и, вообще говоря, требует специальных мер по нейтрализации негативных для мира-реципиента последствий. Если же удастся представить вещь как нейтральную, то ее мирообразующий потенциал будет скрыт и "контрабандный перенос" будет облегчен.
Именно это и удалось совершить Вольтеру (хотя многие и понимали опасность - см. первое высказывание Фонтанеля в начале предыдущей части).
Действие это имело множество последствий. Последствия для общественной мысли и общественных процессов общеизвестны: введение идеи единого мирового прогресса (деление социумов на передовые и отсталые) стало одной из предпосылок множества революционных пертурбаций новейшей истории (к формированию второй важнейшей предпосылки - созданию рационалистических теорий социума - Вольтер также причастен, хотя здесь основная заслуга принадлежит иным энциклопедистам).
Но нас больше интересует, какие последствия Вольтеровское разрушение картезианского мира имело для науки. Мы бы выделили здесь три пункта.
Во-первых, оторвав "позитивное содержание" ньютоновской теории от его философских оснований, Вольтер сформировал очень важный прецедент (который затем начал использоваться в науке постоянно): философски нагруженные понятия были превращены им в "рабочие идеи" науки (ср. "пространство" Ньютона с "пространством" школьной физики). Эффективность такого превращения заключается в возможности свободного комбинирования оторванных от мировоззренческих оснований рабочих идей и создания самых причудливых (с точки зрения любой философии) онтологических комплексов.
Во-вторых, это действие Вольтера создало все условия для возникновения позитивистских трактовок и теории Ньютона, и его методологии, и - через три четверти века - естественных наук вообще. Конечно, Ньютон, называя свою философию "экспериментальной", и в пику Декарту заявляя "гипотез не измышляю", дал повод для таких трактовок, но тут основная роль принадлежит не сомневающемуся Вольтеру. Легенда о падающем яблоке, без которого Ньютон не догадался бы о тяготении, впервые появилась именно в "Философских письмах". А уже всего лишь через 10-15 лет начали появляться позитивистские по духу натурфилософские работы.
Так, в 1749 г. в "Трактате о системах" [5] Кондильяк различает три вида принципов, на которых могут основываться системы. Во-первых, это абстрактные максимы, в которых нельзя было бы усомниться (сюда подпадает картезианство); во-вторых, предположения, выдвигаемые для объяснения вещей, и их истинность заключена в их способности объяснять явления (таково ньютонианство "Начал", самого Ньютона); в-третьих, это твердо установленные факты ("Тяжесть тел была твердо установленным фактом во все времена, но лишь в наши дни ее признали принципом"). И далее Кондильяк пишет: "Установленные факты - вот, собственно, единственные принципы наук. Как же сумали выдумать (подч. нами - Г.К.) другие принципы?" И дальше идет исследование заблуждений, натяжек и ошибок, вызывающих появление систем первого и второго рода (а одна из глав называется "О бесполезности абстрактных систем"). Убеждение в наличии врожденных идей для Кондильяка уже всего-навсего предрассудок - он его даже не опровергает, а разбирает "логику ошибок" его появления.
И последний момент - это окончательное на ближайшие 250 лет формирование взгляда о том, что возможно существование только одной науки, взгляда, который, вообще говоря, существовал всегда, но который был готов кардинально измениться в начале XVIII века. Именно благодаря Вольтеру позитивистская авторефлексия науки ("наука есть средство получения единственного истинного знания, выведенного из реальных фактов") начала завоевывать всеобщее признание.
Позитивизм уже сильно потеснен, а вот убеждение в возможности существования единственной науки, описывающей единственный реальный мир живет. Но это убеждение, эту рефлексивную форму оказывается все труднее приложить к реальной, становящейся все более многообразной научно-инженерной практике.
Один из самых разительных примеров тому - трактовка проблемы корпускулярно-волнового дуализма. Мы полагали бы, что корпускулярная и волновая онтологемы реализуются в двух разных и самостоятельных инженерных мира. На это обратил внимание еще Эйнштейн, сказав, что проблему истинности одного или другого взгляда могут решить власти, запретив пользоваться приборами, в которых проявляется второе или первое свойство (а мы бы сказали - относящимися к одному или другому инженерному миру). Но если считать, что истины (знания) границ своей применимости не имеют, что истина может быть только одна, то выхода нет - приходится вводить неуклюжий корпускулярно-волновой дуализм и поддерживать столь же некрасивый принцип дополнительности.
Вот насколько далеко проявляется действие Вольтеровских "Философических писем"!
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Эта работа в ее нынешнем виде не могла бы появиться на свет, если бы автор не прожил последние десять лет в России. Разрушение и становление миров; безоглядный перенос мирообразующих доктрин; использование несобственных критериев успешности; усталая зрелость общества, беззащитная против моды и насмешки; потеря наукой общественного кредита и ее существование трудами немногих энтузиастов (это же, разумеется, относится и к СМД-методологии) - такого рода явления в социокультурной истории науки не были бы замечены и поняты, если бы события 1985-1996 гг. не позволили бы нам почувствовать их с достаточной остротой.
ЛИТЕРАТУРА
1. Алексеев И.С. Деятельностная концепция познания и реальности. М., Руссо, 1995, 528 с.
2. Вольтер. Философские сочинения. М., Наука, 1988, 750 с.
3. Гайденко П.П. Эволюция понятия науки (XVII-XVIII вв.). М., Наука, 1987, 448 с.
4. Декарт. Избранные произведения. М., 1950.
5. Кондильяк. Трактат о системах // Сочинения, т.2, М., Мысль, 1982
6. Копелевич Ю.Х. Возникновение научных академий (середина XVII - середина XVIII веков). Л., Наука, 1974, 267 с.
7. Копылов Г. Научное знание и инженерные миры. Кентавр, 1996, №1, с. 16-22.
8. Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ. М., Медиум, 1995, 236 с.
9. Любинская А.Д. К вопросу о влиянии Ньютона на французскую науку (спор ньютонианцев с картезианцами) // Сборник статей к 300-летию со дня рождения И.Ньютона. М.-Л., 1943, с. 362-391
10. Попов С.В. Организационно-деятельностные игры: мышление в зоне риска. Кентавр, 1994, №3.
11. Розин В.М. Специфика и формирование естественных, технических и гуманитарных наук. Красноярск, 1989, 200 с.
12. Розин В.М. "Существование" и "реальность": смысл и эволюция понятий в европейской культуре. Вопросы методологии, 1994, № 3-4, с.57-69.
13. Щедровицкий Г.П. Методологический смысл оппозиции натуралистического и системодеятельностного подходов. // Избранные труды. М., Школа культурной политики, 1995, 800 с.
14. Щедровицкий П.Г. Деятельностно-природная система. Человек и природа, 1987, №12.