Толчком к написанию этой статьи послужило ощущение развала методологического и игротехнического сообщества. Оно прежде всего проявляется в отсутствии коммуникации между разными игротехническими и методологическими группами. Это чувство возникает и при личном общении, и на тех конференциях и совещаниях, которые организуются специально для диалога между методологами. Так, на 2-м съезде методологов в Киеве в январе 1990 г. я никак не мог понять того, что делают докладчики: зачем они обсуждают именно то, что обсуждают, почему это важно, что докладчик хочет сказать, куда укладываются его мысли... Наверное, подобные ощущения были достаточно типичными - недаром П. Щедровицкий сравнил ситуацию на съезде с архипелагом, на каждом из островов которого стоят и перекликаются Робинзоны. Ситуацию в сообществе можно сравнить со Вселенной после Большого Взрыва: галактики удаляются друг от друга, но не потому, что отталкиваются, а потому, что расширяется пространство; так уж устроен их мир.
Но отсутствие коммуникации между группами, отсутствие взаимного интереса - это только один симптом. Вторым я назвал бы смерть нескольких чисто методологических семинаров, в которых мне пришлось участвовать.
Третий симптом - отсутствие притока людей из "вновь присоединяемых" методологией областей - по причине того, в частности, что этих областей просто нет. Предпоследним из известных мне завоеваний было взятие Г.П.Щедровицким инженерной геологии (после педагогики, дизайна, архитектуры и т.д.) еще в 1984 г. - и там методологизированные профессионалы появились. А вот последняя "захватническая акция", осуществленная П.Щедровицким по отношению к сфере кинематографа два-три года назад, методологов кино, насколько мне известно, уже не породила. Что изменилось в 1988 году по сравнению с 1984?
Итак, на уровне примеров, ощущений и симптомов можно зафиксировать кризис межгрупповой методологической коммуникации, кризис "семинарской методологии" и кризис выработанных за три десятилетия форм взаимодействия методологии с внешними системами и сферами. Означает ли это кризис методологии, я не знаю и обсуждать этого не хочу. Не являются ли эти фиксации плодами хаоса в моем сознании - тоже не знаю. Мне они нужны лишь как первоначальное основание для того, чтобы начать обсуждение функций, статуса, задач и претензий - иными словами, самополагания - методологии и, может быть, для того, чтобы попытаться ревизовать это самополагание как неадекватное сегодняшнему дню. Но сначала придется реконструировать то понимание статуса методологии, которое пришло к нам из 50-х годов.
Наверное, не вызовет сомнения тезис (сошлюсь для поддержки на Н.Г.Алексеева /1/), что методология родилась из (смутной) веры во всемогущество мышления, из убеждения, что с помощью "правильного" (или хоть какого-то) мышления можно ("только и можно" или "можно самым эффективным образом") трансформировать (повлиять на; видоизменить) существующие деятельностные (жизненные, научные, общественные) структуры. Из такой презумпции следовали два направления размышлений: первое - разработка теории мышления, типологизация форм мышления и т.п. (это направление хорошо известно и неоднократно анализировалось, см., напр., /2/), а второе - обеспечение (мыслительное, идеологическое и организационное) воздействия этих разработок на те или иные внешние структуры. В этой статье мы проанализируем именно это воздействие; сначала попробуем понять, с какими структурами пришлось столкнуться основателям методологии и с чем им пришлось иметь дело.
Сегодня, в 1990 г., т.е. на сорок лет позже первых шагов методологии и через пять лет после начала крупных сдвижек в стране, мы можем это понять по контрасту. Когда основатели решали вопрос выбора или выработки стратегии обеспечения действенности мышления, а также стратегии социализации методологии1, им пришлось иметь дело с жесткими стационарными профессиональными, хозяйственными и государственными структурами. Набор этих структур был полным: они заполняли собой все, не оставляя "пустот"; каждая из них была нужна на своем месте и в своей функции. (Теперь все иначе: о какой бы то ни было жесткости говорить смешно, профессиональные и властные структуры разрушены, а в общественной жизни то и дело обнаруживаются незаполненные полости. Вдруг появляются какие-нибудь благотворительные общества, коммерческие банки, центры тибетской медицины, ларьки по продаже оружия, публичные дома или Вольное философское общество - и обнаруживается, что они были нам необходимы еще двадцать-тридцать лет назад).
Итак: установка на действенное преобразующее мышление - и ригидные структуры. Какая тут могла быть избрана стратегия? Из двух вариантов - создавать новые структуры общественной жизни, или вызывать изменения в старых (сложившихся) структурах за счет мышления, был выбран второй.
Разумеется, выбора никто не делал, иного пути в те годы, по- видимому, и помыслить нельзя было; две возможности видятся только сейчас, в тысяча девятьсот девяностом. А моя мысль состоит в том, что такая стратегия предопределила многие характеристики и жизни Кружка, и самой "классической методологии". Она заложена в то, с чем знакомятся неофиты; она осталась в наследство.
Я полагаю, что дальнейший поворот мысли, относящийся к сегодняшнему состоянию и перспективам методологии, вполне очевиден: по-видимому, сегодня основания, заложенные в фундамент "классической методологии" неадекватны новым общественным условиям. Не исключено, что первый из вариантов, названных выше, окажется сегодня более предпочтительным. Но это будет обсуждаться в конце статьи, а сейчас я бы хотел рассмотреть следствия избранной 40 лет назад "политики".
2
Итак, первое. Пусть стоит задача разработать в мышлении некоторые представления, построить некие методы, получить определенные знания, а затем использовать эти представления, методы и знания для влияния на сложившиеся структуры. Попробую реконструировать рассуждения и действия представителей Кружка.
Прежде всего, необходимо сделать так, чтобы "продукты мышления" были приняты этими структурами. А для этого нужны - в первую очередь! - представления, разрешающие (на теоретическом и принципиальном уровне) влияние "продуктов мышления" на те или иные системы. (Я не говорю "системы деятельности", т.к. такая определенность в данном контексте - анахронизм). Иными словами, нужны представления, узаконивающие само существование мышления и возможность (а еще лучше - необходимость) его влияния, т.е. его практичность.
Но если мы припишем мышление людям (лучше сказать в духе того времени: отдельным или единичным людям), отдадим его на их произвол, то в рамках существовавшего в то время общественного сознания будет невозможно рассчитывать на эффективное влияние такого мышления на жесткие структуры. Мыслитель? - подумаешь, мыслитель! (Вспомним роман Дудинцева "Не хлебом единым" (1956), где все без исключения общественные и деятельностные структуры не воспринимают изобретателя просто потому, что он одиночка).
В стационарном, тоталитарном, закрытом (в смысле Поппера) обществе могло быть приемлемо только мышление, положенное как объективированное (причем объективированное вдвойне: и с точки зрения его существования, и с точки зрения его содержания). Основателям методологии пришлось принять (может быть, и нерефлексируемо) ту "логику", в которой живут и которой подчиняются стационарные структуры. Этим структурам нужны "законы мышления": против закона не попрешь. Они считаются только с такими одиночками, которые олицетворяют нечто объективное и закономерное.
И именно такого типа представления о мышлении (и деятельности) развиты в методологии: мышление происходит не по произволу, а по законам содержательно-генетической логики, где форма мысли жестко параллельна содержанию; мыследеятельность не есть эманация индивида, но субстанция; деятельность есть то, что происходит по нормам. Я здесь подчеркиваю объективированность и безличность этих представлений и полаганий; на мой взгляд, из сказанного выше следует, что иными они быть не могли.
(При этом - заметим в скобках - получается занятный парадокс: начав с тезиса о том, что мышление должно быть действенным, методология строит представления, в которых не фигурирует деятель как таковой. Человек, принявший эти представления, должен исчезнуть, "раствориться во всеобщей субстанции мыследеятельности", - и действовать в результате некому).
Второе следствие связано с самосознанием методологии, вытекающим из принятой стратегии: методология вынуждена была видеть себя только в отношении к существующим практикам, профессиональным сферам и структурам. Методологическое мышление могло класться - и клалось - исключительно как определенная функция в сложившихся структурах деятельности - например, как недостающая компонента, без которой невозможно развитие этих структур. Давайте еще раз перечитаем те места из "Педагогики и логики" /3/, которые выражают самосознание методологии и методологов: "Методологическая работа есть деятельность по выработке методических положений" (в том случае, когда образцов, на основе которых новая деятельность может воспроизвестись, нет, и методики надо построить). Или: "Для выработки методических положений, обеспечивающих построение новых процедур деятельности, индивид как бы выходит за пределы существовавших до этого структур своей деятельности и становится к ним в рефлексивное отношение. Этот признак можно считать специфической функцией, характерной для "методологической деятельности". Еще (не цитирую, а излагаю): задачей методологии является: 1) составление методических предписаний на основе фиксированных норм деятельности; 2) проектирование новых средств и систем деятельности, соответствующих описанным в естественных науках возможным преобразованиям объектов; 3) проектирование совсем новых структур деятельности, средства для которого поставляет наука о деятельности - замыкающая мета-методологическая дисциплина, последнее основание всякой методологии.
Схемы, на которых обсуждались подобного рода вопросы и прорисовывалась общая структура методологической работы, были схемами кооперативными (см., напр., /3/). Методология могла выполнять определенную функцию и пристраиваться к системам деятельности, могла охватывать системы практик и научных исследований, но она не имела самостоятельного, безотносительного к ним существования. С методологом можно было разговаривать только по делу, например, о методиках и предписаниях (но не об основаниях методологии!).
(Кстати, возможно, что сама логика разворачивания сложных деятельностных, кооперативных структур, а также порождения и обособления позиций (см., напр., /3/, /4/) обязана своим возникновением фактически мегамашинной организации жизни в стране; эта логика, таким образом, явилась "мыслительной сублимацией" нерефлектируемых из-за их всеобщности социокультурных обстоятельств). Аналогичные утверждения сделаны и в /2/: "Методологическая работа должна обеспечить построение, организацию и дальнейшее развитие деятельностей: практических, инженерно-проектировочных, управленческих, исследовательских". Основными продуктами методологии являются предписания. Конечно, в этой работе в качестве одной из составляющих в организации системно-структурной методологии называется авторефлексия собственной организации - "слой собственно методологической рефлексии и методологического мышления". Однако оказывается, что внутрь организации методологии включаются области практики, научные предметы, частные методологии, общая методология конструирования и проектирования, и задачей методологической рефлексии является анализ отношений между этими блоками, между общей методологией и практиками. То есть методология опять-таки мыслится не как самостоятельная, а как сверхпредметная структура мышления и деятельности.
Третье следствие связано с тем, что использование "продуктов" методологического мышления - как мы уже выяснили, методик и предписаний - мыслилось возможным только внутри существующих научно-предметных и практических сфер и структур. Именно потому активно обсуждались проблемы построения и существования прикладных методологий. С другой стороны, прикладные методологии мыслились как средство социализации методологии - но об этом ниже.
Четвертая черта "методологии в тоталитарном обществе". Такое "прогрессорское" по интенциям направление мышления, каким является методология, могло выжить и "выполнить свою миссию", по- видимому, только при условии оформления методологического мышления в структуру, подобную старым, существующим, предметным структурам (кстати, соединяться в кооперативные цепочки могут только подобные друг другу структуры деятельности). Должна была быть построена новая, но предметная дисциплина, в определенном смысле классическая теория. Очень любопытно проследить этот тезис на примере уже цитировавшейся статьи /2/, которая по сути являет собой программу превращения аморфного, разбросанного и разнообразного "системного движения" в "машину мыследеятельности, создающую системно-структурные представления". Разумеется это должна была быть машина, реализующая мышление новой формации - методологическое, "осознающее самое себя и соединяющее проектирование и нормирование с исследованием" - но машина такая же жесткая, как и существовавшие предметные структуры. Методология стала столь же тоталитарной, как и все вокруг.
3
Я зафиксировал те характеристики методологического мышления и методологических представлений, которые, на мой взгляд, явились следствиями интенции на преобразование достаточно жестких структур тоталитарного общества. Не менее интересной является задача анализа тех форм социальной организации, тех форм жизни и тех социальных стратегий, которые с необходимостью должна была принять методология, родившаяся в СССР в середине ХХ столетия.
Итак: каким был кружок и каким он не мог не быть? Сначала я бы хотел обсудить те теоретические представления, которыми задавалась возможность существования Кружка в стационарном тоталитарном обществе. Они известны (см., напр., /3/): это представления о сфере клуба. В этой и только в этой сфере возможно существование свободных личностей, эта и только эта сфера задает полноту существования общества, по сути - конституирует его. Понятийно она вводится следующим образом: сначала говорится о производственных структурах, о сфере быта и потребления, о сфере культуры; клуб же находится вне этих сфер. Вне, но - не независимо: "в клубе люди сталкиваются и взаимодействуют как независимые личности, в нем они относятся друг к другу по поводу производства, потребления и культуры". Итак, опять налицо рационализация "времени, в котором стоим" (Искандер): сфера клуба мыслится не как самостоятельная, а как находящаяся в отношении к существующим производственным и иным структурам. Фактически личность в клубе - согласно этим представлениям - имеет право лишь свободно развивать те структуры, откуда она вышла; не относиться к ним ей теоретически запрещено. (Не помню в какой из методологических групп я слышал выражение "клуб над производством"...).
Методологи так и делали: занимались то педагогикой, то кибернетикой, то проектированием и дизайном (причем эта траектория была случайной: кому где удавалось трудоустроиться), разрабатывая свои основания и анализируя свою историю в той мере, в какой это могло способствовать существованию и разворачиванию методологии как сверхпредметной (а не самостоятельной) дисциплины. Но что значит - занимались? Фактически используемые схемы кооперации требовали либо создания "продуктов методологии" - методик, норм, предписаний - пригодных для непосредственного внедрения внутрь того или иного предмета, либо формирования людей-носителей базисных представлений методологии по отношению к той или иной предметной области (методологизированных профессионалов или прикладных методологов). Важно здесь то, что и эти люди, и знаковые конструкции-продукты должны были появляться из сферы методологии как бы сразу готовыми - наличествующие представления о ее месте и функции исключали коммуникацию по поводу оснований методологии между методологами и предметниками; такая коммуникация могла состояться только по поводу оснований предмета. А это означает, что ММК существовал как эзотерическое образование, как нечто, напоминающее масонскую ложу, не предъявляя своих оснований и не объясняя своих намерений по отношению к профессионально-предметным областям, ставших предметом ее деятельности. Эзотеричность, в частности, привела к тому, что через сорок лет после возникновения ММК методология (не как частная дисциплина) остается "в подполье"; позиция методолога не предъявлена социально и незаметна культурно. (Понятно, что сама такая постановка вопроса могла возникнуть только сегодня, когда необходимость социокультурных сдвижек признана, а претензии на их осуществление, теоретическое обоснование и мыслительное обеспечение предъявляют самые разнообразные "силы").
Я уже отмечал выше, что воздействие на деятельностные структуры со стороны методологии происходило через методологизированных профессионалов и прикладных методологов, фактически - изнутри практических сфер. Понятно, что это был единственный путь в условиях фиксированных структур и невозможности публичного обсуждения основ существования той или иной области практики. Несмотря на то, что такой путь "точечных воздействий" был локальным и медленным, ММК принципиально решил вопрос о сфере влияния методологии: сферой был объявлен весь мир деятельности и весь социум, где методология выступала (на данном этапе развития цивилизации) замыкающей дисциплиной, а методологическая мысль и рефлексия - замыканием и последним основанием всякой мысли и рефлексии.
4
Игры, по сути, явились мощным инструментом для втягивания и методологизации профессионалов. С их изобретением и социальным закреплением появилась возможность на специально очищенном "пятачке" обсуждать основания функционирования практических сфер и проводить действия по методологизации. Пятачок этот, опять- таки, всегда находился внутри сферы деятельности. (Не происходило диалога между методологом и профессионалом, в котором каждый при этом представлял бы свою сферу). Методолог выступал фактически от имени мифического "органа развития" соответствующей профессиональной сферы. Таким образом, игры не внесли ничего принципиально нового в затверженные принципы, регулирующие отношения методологии и иных систем деятельности. Игры стали практикой "классической" методологии; они лишь интенсифицировали воздействие. И после их распространения стало возможным говорить о стратегии методологизации как о социокультурном действии по отношению фактически к любой деятельностной и предметной сфере. Вот как об этом говорит С.В.Наумов в /5/:
"Реальное осуществление процесса методологизации требует от методолога... выработки принципиально новых прожектов "будущего" сферы, ...задания точного представления о реальной ситуации разворачивания процессов саморазвития... осуществления ситуативно точного действия по реализации методологических прожектов... "Квази-профессиональным" "продуктом" методологов является развитие. Можно ли представить себе профессионала-кооперанта, обеспечивающего развитие других профессионалов? Можно, если представить "заказ на развитие". Но заказы на проведение ОД-игр фактически... и были заказами на развитие, на обеспечение вывода из проблемной ситуации. Более того, проведение игр с учреждениями... сопровождается повторными заказами на игры и даже заказами на постоянное сотрудничество... Появились даже образцы закрепления такого сотрудничества через создание в учреждениях методологических подразделений, имеющих функции развития". (Заметим, со своей стороны, что заказ на игру и интерпретация его как заказа на развитие в проблемной ситуации, как правило, инспирируется самим методологом).
В этой цитате фактически зафиксированы "этапы" социального врастания методологии в системы и сферы деятельности. Подчеркнем еще раз: в 50-е - 85 гг. методология могла мыслить себя только по отношению к сложившимся предметным сферам деятельности и социальным структурам. Даже "кружок" как клубное образование на всех этапах своей работы стремился зафиксировать ту или иную функцию методологии; даже игры могли пониматься и понимались как инструменты социального закрепления методологии (еще интереснее: судя по приведенной цитате, игры сами могли становиться зародышами вполне включенных в практические сферы институциализированных подразделений; их стремились "выкристаллизовать" по образу и подобию существовавших жестких структур; "семинар", "кружок" рассматривался как "недоинститут". Яркий пример - создание сети филиалов Комитета по ОДИ при СНИО.)
Итак, мы постарались показать, что историческая ситуация возникновения "классической методологии" фактически предопределила и ее теоретические основания, и ее стратегию, и формы существования ММК, и даже формы "ассимиляции" совершенно нового образования - ОД игры. (Сегодняшнего использования игр я здесь не касаюсь; см. об этом в /6/). Налицо разрыв между самосознанием методологии как "единственного островка и ростка свободной мысли в СССР" и фатальной ее пристегнутостью к жестким профессиональным и деятельностным структурам.
5
Именно это, на мой взгляд, и обуславливает трудности, переживаемые методологией в 1990 году. Питающих ее структур больше нет: профессиональные образования занялись сначала бизнесом, а теперь и вовсе битвой за выживание; развитие не интересует никого; власти, кое-как заставлявшие производственников этим заниматься, самоликвидировались. Методологии приходится переходить к самостоятельному существованию, к построению оснований и формы собственной жизни, безотносительной к остальным мыследеятельностным и социальным структурам и отличной от них. Это и необходимо, иначе методология просто захиреет, будучи не в состоянии "охватить мыслью" новые образования, несовместимые с теми базисными мыслительными основаниями, на которых она выросла (в частности, саму игру и те образования, которые игра вызывает к жизни)... Это и возможно - социальная автономизация общественных структур идет полным ходом.
Однако, как это может осуществиться и что это может означать, я пока не знаю. Те нестрогие соображения, которые у меня есть, приведены дальше.
Методологии придется отказаться от претензии на "замыкание" универсума деятельности, от статуса "надпредметного" образования. Методология станет просто одной из дисциплин - как философия, как любая частная наука со своим собственным методом, который будет строиться ею самой (и это будет специальным образом рефлектироваться). Методологии прежде всего придется заняться собственным "обустройством": исследованием и построением своих оснований, формированием первичных структур методологического мышления, своей рефлексии и самополагания, выращиванием представлений, дающих возможность личного самоопределения внутри методологии и признающих субъектность мысли.
Необходимые отличия от "классической методологии" могут быть, на мой взгляд, зафиксированы в трех принципах.
Первый из них - принцип углубления в противовес принципу расширения. Методология должна в первую очередь анализировать и выращивать свои основания, основания методологической мысли, отходя "в глубину" каждого своего полагания, а не концентрироваться на анализе оснований и методов других наук, предметов и дисциплин, не стремясь расширить свой "предмет" и универсализироваться.
Второй - принцип публичности в противовес принципу эзотеричности. Методология не должна более заниматься непременным развитием иных систем деятельности, вступать с ними в (функциональные) отношения кооперации. Если методология приобретет самостоятельность и самоосновательность в мыследеятельностном мире (как определенная равнозначная форма мышления), то с другими сферами ей придется строить отношения коммуникации. Методология должна будет предъявить себя публично, имея свой особый тип рефлексии, свой взгляд, высказывая его. На мой взгляд, начавшийся с "Кентавра" бум методологической журналистики и прессы лежит в русле этой тенденции.
Третий - принцип близкодействия в противовес стратегии методологизации. Методология если и должна влиять на другие сферы и социальные структуры, то лишь точечно, осознанно и "только если попросят". С другой стороны, и сами возможности такого влияния должны сильно измениться. Экспансия методологии в классическом ее понимании вряд ли осмысленна в изменившейся обстановке и ведет к методологическому романтизму. А романтизм вреден всегда.
6
Теперь вернемся к теме, затронутой в самом начале статьи, - к теме взаимодействия между методологическими группами.
В рамках "классической методологии" между социально отделенными группами, принадлежащими к одной "эзотерике", никакого взаимодействия в принципе не нужно: эти группы фактически составляют единое целое, имея либо одного лидера, который "держит" цель, смысл и самосознание движения, либо некоторую общую рамку (типа "стратегии методологизации"). Коммуникация между ними не нужна и невозможна: они понимают друг друга без слов.
Но она становится возможной и необходимой теперь, когда каждый из называющих себя методологом вынужден ответить себе и "всему миру", что он делает. По-видимому, при смене рамки понимания - примерно на такую, которая изложена выше, - при осознанном признании того, что группы и люди суть разные и занимаются разным, при введении этой ситуации в принцип, может оказаться, что коммуникация переживает не кризис, а начало расцвета (либо просто иной, чем теперь, и быть не может). Но это будет ясно из того, спровоцирует ли публичную дискуссию публикация такого странного (и, конечно, неправильного) понимания прошлого и будущего методологии.